Душный и потный легендарный крымский троллейбус выплюнул меня, мокрого и выжатого одновременно на раскалённую полуденным солнцем остановку. Ялта встречала меня отличной летней погодой. Чувствовалась близость моря и благоухание буйной зелени. Я сразу простил вселенной все перипетии долгой и мучительной дороги.
Оставшийся мне путь до дома тетки был относительно уже пройденного до смешного короткий, шёл по затененным магнолиями аллеям. Опрокинув в себя сразу два стакана газировки из автомата по дороге, я тут же облился потом, сбрасывая через него весь жар накопившийся в бесконечном транспорте. Я был на курорте!
Обретя последнее дыхание тащился по прохладным тенистым улочкам со своими скромными пожитками. На встречу попадались редкие полуденные отдыхающие, праздно гуляющие по центру. Торговцы картинами, расположившиеся вдоль тротуара, хмуро поглядывали на прохожих, поедая свой походный обед. В основном они втюхивали аляповато яркие зарисовки местной природы — кораблики на морской глади и другую курортную тематику. Но встречались и интересные неординарные сюжеты. Я с интересом разглядывал их.
Приятная часть закончилась вместе с променадом. На набережной солнце нещадно выжигало всех, кто не спрятался. И не смотря на полдень таких было довольно много. Я быстро пересек её, стараясь держаться в тени козырьков от ларьков и, миновав пару дворов и оживленную улицу, приступил к последнему испытанию пред блаженным отдыхом – мне предстояло по крутому переулку взобраться на гору к дому тетки.
Она, сколько я помнил, жила тут со своим мужем, и двумя сыновьями. Мы с родителями и братом в разных комбинациях бывали тут почти каждый год пока я учился в школе. Потом был перерыв, когда я учился в институте. В этом году я его, наконец, закончил и распределился на Дальний Восток. Перед таким глобальным переездом на семейном совете было решено дать мне возможность погреться на солнышке и меня снабдили деньгами на дорогу и отправили «к тетке в Ялту», чтобы я напоследок отдохнул и набрался сил перед взрослой жизнью.
Я в очередной раз облился потом пока забирался на их гору. Кругом были знакомые переулочки и дома и я с ностальгией вспоминал наши проделки с моими братьсями, сыновьями тётки, в детстве. Вот и последний поворот, знакомые ворота. Цветущий заросший сад, тенистый двор и вход на летнюю кухню. Тётка, как всегда, была у печки сноровисто готовя на большую семью. Она увидела меня и всплеснула руками: «так возмужал, так вырос, не узнать!», встретила она меня объятиями.
Встреча и расспросы заняли добрый час. Я был накормлен, придирчиво опрошен и отправлен отдыхать в отдельную комнату в пристройке, специально построенной дядькой для таких вот гостей типа меня. Она была добротно обмазана глиной поэтому днем там было прохладно, а ночью не холодно. Не то что в курятниках из палок, которые сдают отдыхающим другие. С дороги я быстро отрубился блаженно вдыхая запах свежего белья, и очнулся ближе к вечеру.
Уже смеркалось, я вышел во двор. Вся семья была в сборе за столом: дядька, тетка и двое их сыновей с семьями. Меня радушно встретили и усадили за стол. За то время, что я не приезжал, в их полку прибыло. Жену старшего их сына я знал и раньше, он был намного старше и женился, когда я еще был школьником. Но их детей видел совсем маленькими. Сейчас уже они сами собирались в школу. А вот то, что младший брат тоже женился знал только из телефонных разговоров. И его жену видел впервые.
Надо признать, у мужчин в этой семье был помимо всех их плюсов был один большой, но серьезный минус. Они были алкоголиками. Наверно в то время так можно было сказать о большинстве мужчин позднего СССР, но даже на фоне всеобщего возлияния того времени, они заливали просто по-черному. В детстве я просто удивлялся как много и по любому случаю они могут отмечать. Но теперь их пагубное пристрастие не вызывало никаких сомнений.
С моим приездом у них появился законный повод, и водка полилась рекой. Тётка обречённо выставляла на стол все новые бутылки, а дядька и братья, дружно и весело разглагольствуя уходили в алкогольное пике, опрокидывая полные стопки. Через час такой разгула дядька уже гусарил, пил с локтя, старший брат хмуро наливал и выпивал без всяких тостов, а младший, весельчак и балагур между стопочками рассказывал, как чинил Ниву соседу уже второй месяц в свои редкие эпизоды трезвости.
Жена старшего брата, крупная дородная женщина с недовольным лицом, прихватила детей и ретировалась, шипя на мужа и тестя себе под нос. Жена младшего, мягкая и румяная красавица хохлушка, с чуть раскосыми карими глазами и чувственным ртом, покорно составляла нам компанию и периодически робко дергала мужа за рукав: «Санька, пошли, хватит!». И так у нее проникновенно получалось это «Санька», что у меня даже что-то шевелилось в штанах, глядя на неё.
У Тани была белая чистая кожа, пышная грудь под простецким платьем и чёрная коса, по-девичьи длинная. Я непроизвольно снова и снова утыкался в разрез её платья взглядом и никак не мог взять в толк зачем она согласилась выйти за такого пропойцу. Санька же отмахивался от жены как от назойливой мухи, травя очередную хохму из жизни своих друзей, таких же запойных алкашей.
Совсем стемнело, застолье подошло к концу. Дядька заснул откинувшись прямо на стуле и обмочился. Старший брат, выпив на посошок, поплёлся довольно уверенными шагами в глубь двора, в свой собственный дом построенный на том же участке, что и родительский. Младший, Сашка идти уже не мог, и мы с Таней, подхватив его под руки, перетащили полуживое тело в их собственную комнату в родительском доме.
Кое-как мы утолкали её мужа на кровати, и я пожелал Татьяне спокойно ночи. Она кисло и виновато поблагодарила, будто стыдясь этой ситуации. Дверь за ней закрылась, но вид её распаренного и растрепанного восхитительного женского тела остался стоять у меня перед глазами. Засыпая, я возвращался к её образу снова и снова.
Так и начался мой отдых в Ялте. Такой глобальной пьянки как в первый день больше не повторялось. Но Санька частенько зависал где-то со своими друзьями и приходил домой уже на рогах, если вообще приходил. Иногда его не было до следующего обеда. Татьяна, одинокая и несчастная, одна бродила по дому и двору или сидела скромно в своей комнате. Когда муж все же появлялся, он хватал жену за руку и запирался с ней в их комнате.
Судя по последующим звукам, они придавались там яростному сексу, так как стук и скрип кровати, вздохи и удовлетворенный мат неслись из-за закрытой двери почти не приглушаясь. Честно, я завидовал Сашке, влюбляясь в его чудесную женщину, которая так сладко стонала под ним за дверью.
Мне было жаль видеть её прекрасное молодое тело в распоряжении такого бестолкового и бедового алкоголика. Мне хотелось как-то ободрить и поддержать Таню. Я искал способ выразить ей свои чувства. Так я стал подкладывать ей в карман халатика, в котором она проводила большую часть времени дома, небольшие шоколадки. Которые специально для такого случая накупил в гастрономе.
Когда она получила первую шоколадку она ходила озадаченная добрый час, пытаясь понять её появление. На следующий день, получив вторую, она уже повеселела и всё ещё оставалась заинтригованной. На третьей шоколадке она меня вычислила. Это было несложно. Наверно она проследила как я на минуту прокрадываюсь в их комнату.
Она убедилась, что никого не было рядом и подошла ко мне вплотную в саду, обдавая влажным сладким дыханием:
Это от тебя гостинцы? — Спросила она, доставая мою очередную шоколадку.
Как догадалась?
А больше не от кого.
Ну да.
Зачем? Что ты хочешь?
Ты всегда такая грустная, я хотел, чтобы ты улыбнулась.
Не делай так больше.
Почему?
Санька узнаешь он тебя покалечит. Или меня. Знаешь какой он ревнивый!
Не знаю. Я его только пьяным видел.
Ты ничего не знаешь, он хороший.
Он мой брат и я не желаю ему ничего плохого. Но и тебя мне жаль.
Нашёлся жалельщик – обиделась она.
Прости я не это имел ввиду! – В порыве раскаяния за свои неосторожные слова я взял её за руку.
Она посмотрела на свою руку в моей и не отобрала её. Кожа её была чудесно нежной и гладкой на ощупь. Я не мог уже отпустить её руку. Чуть осмелел и склонился к её гладкой и румяной как яблоко щеке. Она замерла, недвижима. Я коснулся губами её лица, вбирая в себя её дурманящий запах волос и кожи. Она чуть повернула голову и встретила мои губы своими.
Что это был за поцелуй! Сладкий, как спелое яблоко, нежный как шёлк и дурманящий как вино! Я потерял ощущения своего тела полностью отдавшись восприятию этого волшебного действа. Её руки мягко обвили мою шею, я прижал её к себе, почувствовав под руками упругую талию и крутые ягодницы. Моё естество набухло в штанах уткнувшись ей в живот.
Позабыв всё, мы стояли обнявшись в тени сада и втискивались друг в друга ртами с риском быть застигнутыми на месте преступления. Наши языки сплелись, жадно встречаясь в раскрытых губах. Она была головокружительно сладкая в этом поцелуе. Кажется, она тоже наслаждалась им, шумно втягивая воздух носом.
Мы все никак не могли расплести объятия и оторваться друг от друга. Никто не мог сделать это первым. Наверно мы стояли бы так целый час, но тут раздался какой-то шум, и мы отскочили друг от друга как ошпаренные.
Во дворе появилась тётка с тазиком и начала развешивать белье, нас, к счастью, не заметив. Мы как два заговорщика разными путями покинули сад. Меня всего трясло, я облизывал губы в тщетной попытке снова ощутить на них её вкус.
Я бросился в свою комнату, но не смог усидеть там. Меня всего трясло. Тогда я выскочил во двор и пробрался в основной дом и двинул в её комнату. Она была там, стояла у входа, будто бы ждала. Повернулась ко мне, как только я открыл дверь. Без разговоров, порывисто бросилась в мои объятия. Снова это волшебный вкус, этот сладострастный и нежнейший поцелуй!
Мои руки осмелели. Они двинулись вниз, ощупывая совершенные и фантастически мягкие ягодицы и бёдра. Не выпуская её из объятий, я задрал ей платье. На ней были простые бумажные трусы, я взялся за них двумя руками и резко стянул их с её ног. Она только охнула, рефлекторно прикрыв руками темный бугорок, мелькнувший под подолом, и переступила их ногами. Путь был свободен, и я увлек её на кровать.
Подожди, дверь, — шепнула она.
Я оставил её на секунду и закрыл дверь на щеколду. Она уже была на кровати. Чуть раздвинув ноги, поставленные на пол, она сидела, опираясь на свои расставленные руки, всем видом зовя и провоцируя. На лице её играла то ли легкая улыбка, то ли гримаса сильного возбуждения.
Я сел рядом и снова привлёк её к себе. Не прекращая покрывать лицо Тани поцелуями, я уложил её на кровать. Мои руки стали гулять по её телу. Задрав юбку, коснулись её пушистого лобка, покрытого нежнейшими черными волосками. Я даже приподнялся и стал разглядывать её ТАМ, пожирал взглядом её белые гладкие ноги и выпуклый лобок. Она от смущения закрыла лицо руками.
Ну зачем, зачем ты так сморишь?!
Ты восхитительная, ты знаешь? Ты – произведение искусства! – с жаром заверил я её.
— Вот ещё, скажешь тоже, — смелась она в свои ладони.
Я не мог оторвать взгляд и любовался, и гладил её восхитительные выпуклости. Я развел ей ноги, она со вздохом повиновалась. Мои пальцы проникли в её щель. Там было волшебно жарко и мокро. Я смотрел на свои пальцы и то, как они погружаются в её естество. И это была вечная, незабываемая картина. Таня дышала все глубже и тяжелее. Я не оставлял свои путешествия пальцами, добрался до её влагалища и запустил в него сначала один, а потом два пальца.
Она накрыла мою руку своей и помогала подталкивала мои пальцы к себе внутрь. Движения ускорялись. Он согнула ноги в коленях и всё сильнее заталкивала мою руку в себя. Наконец, видимо, она подошла к пику, напряглась и сдавленно кончила, закусив руку, чтобы не закричать.
Её руки ослабли, и она выпустила мои пальцы. На них восхитительно блестела её смазка. Я поднес их в лицу и вдыхал её дурманящий запах. Она быстро пришла в себя и потянулась к моему ремню. Через минуту я был раздет и уложен на неё сверху. Шутки кончились, она точно знала, чего хотела дальше. Под её руководством мой член легко проник в тёплую ласковую женскую глубину. Она протяжно вздохнула мне на ухо, укусила за мочку и крепко обняла меня, прижав к своей груди.
Невозможно передать тот восторг и воодушевление какое я испытал на этой прекрасной дурманящей и податливой распластавшейся подо мной женщине! Я начал двигаться, а Таня закрыв глаза в такт, плавно, подавалась навстречу моим движениям. Несколько мгновений такого неспешного совокупления и следующая судорога прошлась по всему её телу. И так продолжалась каждые несколько секунд.
Девушка кончала бесконечно, как заведённая! Только я начинал ускорятся как вновь следовал протяжный вздох и судорога и мне приходилось останавливаться пережидая её наслаждение. Каждый следующий оргазм её был всё протяжнее, судороги длились всё дольше, били её будто плетями по телу. Она искусала себе всю руку, сдерживая стоны. Изредка открывая глаза, Таня пьяно водила ими по комнате, ни на чем не останавливаясь, и снова закрывала их в новом приступе судорог.
Это было совершенно незабываемо! Так много и сладко кончающая красавица на моем члене! От постоянных сладострастных приступов все её тело, и так мягкое, размягчилось и обмякло, стало как теплое сливочное масло. Я хотел бы продлить это момент навечно, но мой член в очередной раз, сжимаемый изнутри схватками кончающей принцессы, вдруг сам начал яростно спускать в сладкую сливочную темноту накопившуюся за длительный акт сперму.
Мы затихли. Таня — в беспамятстве, я — в истерическом тихом восхищении, если говорить цензурно.
Но тут в коридоре зашумело и в дверь смачно стукнули:
Тань ты там чего закрылась, — зазвучал голос её мужа.
Мы как ошпаренные отскочили друг от друга. Та еще была карита. С моего члена капает. Кровать была разорена. Мы раздеты. В воздухе витает недвусмысленный запах.
Таня оглядела комнату, лихорадочно поправляя платье и натягивая трусы, показала глазами на окно. Оно было открыто.
Я подхватил одежду и скользнул за занавеску, вынглянул в окно. Во дворе никого не было и я быстренько вылез в него под прикрытием высоких цветущих кустов.
Да милый, иду, что-то я заснула, открываю! — Услышал я голос Тани за окном и пребежками бросился к себе.
Ночью я не мог заснуть, вспоминая всё, что произошло у меня с Татьяной днем. Я жаждал её снова и дико ревновал к мужу. Дверь скрипнула и ко мне под одеяло скользнуло благоухающее женское тело.
Сумасшедшая, он заметит, что тебя нет
Он набухался и спит как убитый. – хихикнула она, закрывая мне рот сладостным прохладным поцелуем.
Хоть какая-то польза от алкоголизма.
И снова нас охватила тихая и сладострастная сексуальная истерия. Я жадно ловил её вздохи и судороги и старался продлить эти мгновения как можно дольше, сдерживая себя из всех сил. В какой-то момент она уже не могла больше, под ней на простыне всё промокло, капли пота выступили на её прекрасном лбу. Она остановила меня решительно и соскользнула с моего члена.
Всё, ты меня замучил, я так с ума сойду. Больше не могу. — И склонилась ко мне губами.
Я почувствовал её нежные горячие губы на своём бойце. Это было уже слишком. Больше я не мог сдерживаться и стал спускать прямо в её жаркий и сладостный рот. Она не отстранилась и продолжала сосать, принимая всё новые мои порции. Потом вернулась ко мне, уткнувшись носом в щеку:
А я тебя сразу заприметила, ты такой сладкий мальчик, — прошептала она.
Ну уж не мальчик!
Не спорь со смой, хочу мальчика, — запротестовала она.
Потом мы шептали друг другу всякие романтические глупости, и снова трахались как озабоченные подростки. Под утро она покинула меня также неслышно, как и пришла. А я заснул с блаженной улыбкой и спал до обеда.
Каждый день мы придавались прелюбодеяниям при первом же удобном случае. Я совсем престал появляться на пляже. Она то звала меня в гараж, где в полусумраке закрытых ворот, оперевшись руками в полуразобранную Ниву выставляла мне свой волшебный зад. То я ловил её убирающуюся в бане, и отобрав тряпку, покрывал её потное и знойное тело своими поцелуями, быстро взяв её на полоке. Нам хватало нескольких минут, чтобы на пару часов удовлетворить свою жажду и снова мы искали встреч. Ночи мы тоже проводили вместе. Она приходила ко мне после секса с мужем, чуть извиняющаяся, но мне было это всё безразлично, я хотел её без условияй и всякой брезгливости. Казалось, мы потеряли всякую осторожность, но на наше счастье все были заняты своими делами. Или выпивкой.
Между тем, подходило время моего отъезда. Я с ненавистью и ужасом ждал эту дату. И не мог собраться духом объявить её Тане. Но она чувствовала всё и без моих слов, сама. Всё чаще на её губах я ощущал не только обычную любимую сладость, но и соль от слез, текущих по её щекам.
Почему ты плачешь? — Спрашивал я.
Много почему. Потому, что жизнь такая несправедливая. Потому, что я обожаю тебя, и потому, что ты скоро уедешь. — Грустно отвечала она.
И будто бы ждала от меня опровержения и какого-то обещания, проблеска надежды. Но я молчал. Я ехал в неизвестность. И не мог не взять её с собой или обещать это сделать в дальнейшем. И потому у меня не было слов её успокоить.
И она плакала всё чаще. Таня осунулась, стала бледной и растерянной. Появились круги под глазами. Ей часто бывало плохо по утрам, её мутило. И однажды она, бледнея и озираясь сообщила мне что, кажется, беременна. Тут же поспешно попросила не беспокоится: она — женщина замужняя и никто ничего не подумает.
На известиях о беременности я чуть отрезвел. Отбивать жену у брата, заводить семью и тем более детей совсем не входило на тот момент в мои планы, и теперь отъезд, вдруг, оказался малодушным избавлением от навалившихся душевных проблем и сложной ситуации. Поэтому я тем же вечером объявил всем, что скоро уезжаю.
В ту ночь Таня отдавалась мне с особым обреченным исступлением. Хотела вобрать меня всего в себя, запомнить, оставить себе. И, содрогаясь, одновременно умывала своё лицо слезами. Я целовал эти соленые губы и тоже хотел запомнить каждую секунду вместе и каждую черточку любимого лица на всю жизнь.
Через день я уехал. Слышал, что следующей весной она родила мальчика, потом, через год, второго.
Все дивились, что они получились такими разными. Первенец — светлый с голубыми глазами, в папу, а второй в деда по материнской линии, смуглый и кареглазый. Но сам я их никогда не видел.
Жизнь закрутила меня. Потом поменялась страна, экономический строй. Я завис на Дальнем Востоке на всю жизнь. И в памяти от Татьяны через года я бережно пронёс только её невероятную, не встреченную мною более, способность без счета кончать, сливочную мягкость её тела и горькую соль печали на её губах.