Нет, она не была моей первой учительницей, она даже не была моей первой женщиной, но она была той, которую почти каждый мужчина хоть раз встречал в жизни и которую никогда не забудет. Мои старшие классы школы пришлись на начало развала страны. На фоне общей разрухи и в экономике, и в головах людей, я почему–то взялся за ум и перешел в физ–мат школу в другом районе.
Там то я её и встретил, точнее я ей повстречался. Она была учительницей русского и литературы, только второй год после пединститута, а я простой восемнадцатилетний парень из семьи интеллигентов–инженеров. У нее были внушительные достоинства и огромные амбиции в жизни, у меня худое вытянутое подростковое тело и продуваемый ветер в голове. «Почему именно я?» — до сих пор задаю себе этот вопрос, но именно меня она постоянно оставляла на дополнительные занятия после уроков по причине резкого снижения моей успеваемости по русскому языку и литературе.
Когда говорят об отношениях мужчины и женщины, зачастую используют понятие что мужчина берет, а женщина дает. В моем случае было наоборот — я давал себя, а меня брали. Это даже не как кролик с удавом, нет, это как волчица и овца, в роли жертвы выступал я сам.
В те времена мы не были развращены всеми этими новомодными энтернетами, MеТоо, кляузами, видеокамерами на каждом шагу. Для нас слово «учительница» значило многое, пусть даже и такая молодая, как моя учительница русского языка и литературы. Я никуда не жаловался. Я даже своим одноклассникам не говорил и не хвастал — мне было стыдно, ведь брали меня, а не я сам.
Как вам объяснить, что я чувствовал, если по прошествии стольких лет я сам себе, теперь уже взрослому, состоявшемуся во всех отношениях мужчине, не могу объяснить. До сих пор воспоминания о тех «событиях» вызывают у меня противоречивые чувства. С одной стороны причастность к запретному, интимному вызывала у меня гордость смешанную со страхом, ту, что чувствуют, наверное, космонавты ступившие на новую планету, с другой стороны абсолютное смятение от незнания, что с этим делать, как правильно себя вести, чтобы не выглядеть перепуганным зверьком в клетке…
Я хотел, чтобы все это закончилось, так диктовал здравый смысл и воспитание, с другой стороны, чтобы это продолжалось вечно… Тогда она казалась мне взрослой женщиной. Никакой похожести с моими одноклассницами, никакой щенячьей неуклюжести, никаких торчащих коленок и ключиц, никакой вычурной, граничащей с показухой, сексуальности. От неё пахло сандалом и запретом. Вот такой, сводящий с ума подростка, букет.
Это теперь я понимаю, что по возрасту она не очень далеко ушла от тех девочек, что окружали меня тогда, но мне казалось несколько иначе. Вечером затихала старая маленькая школа, уходил шум кружков и секций, учителя дописывали классные журналы и учебные планы на следующий день, уборщицы перемыв классы прекращали греметь ключами и расходились по своим домам, мы оставались одни. Старая вахтерша, а по совместительству ещё и
сторож, была занята вязанием носков и просмотром сериалов и ей совершенно было не интересно, что мы делаем одни в закрытом на ключ классе.
Она выключала верхний свет, оставив лишь настольную лампу на своём столе.
Со стен на нас смотрели писатели, и мне казалось, что я читаю в их глазах некий укор своим действиям. Она ставила стул для меня напротив своего стола и давала мне в руки книгу со сборником стихов, заставляя читать вслух. Под мое монотонное бурчание стихов великих поэтов развивалось главное действие вечера…
Гардероб ее состоял из юбок и блузок или платьев, длиной до колена (как требовал школьный этикет). И только я один знал, что колготок моя учительница не признавала, легкие чулки с широкой кружевной резинкой ей нравились больше. Наверное именно тогда я и заработал себе фетиш — вид чулков в тандеме с высокими каблуками до сих пор заставляет мой член в секунду затвердевать и настойчиво упереться в ширинку.
Она садилась на край стола, так чтобы обеспечить мне наилучший обзор. Не переставая слушать меня внимательно, тонкими пальцами медленно так, что у меня на лбу успевала выступить испарина, она расстегивала блузку на груди. Пуговица за пуговицей, мееедленно… Размер ее груди тогда казался мне огромным, таким, что над кружевными чашечками бюстгальтера я отчетливо видел два бархатных мягких холма.
Я замирал от ужаса и вожделения одновременно, в горле пересыхало и я испытывал два противоречивых желания: убежать, с криком выломав дверь или остаться и продолжить наблюдать это запретное для меня действо. Надо ли говорить, что всегда побеждало второе?
Я забывал как моргать, а буквы в книге начинали плясать и перемещаться, не желая складываться в слова. Пальцы ее, покончив с пуговицами, перемещались на белье и с легкостью факира доставали из чашек две нежных груди с розовыми маленькими сосками. В этот момент я каждый раз забывал о реальности вокруг. Она начинала ласкать свою грудь не спуская внимательного и даже немного жесткого взгляда. Глаза ее от возбуждения меняли цвет с зелёных на почти чёрные. Приоткрытые губы становились ярче, а на щеках проступал нездоровый румянец.
Конечно же к тому времени я уже был знаком с чувством сексуального возбуждения, как и с запретной родительской фильмотекой, но это накрывающие удушающимся пледом возбуждение было в разы сильнее, сродни какому-то звериному, первобытному чувству. Теперь я знаю, что это самое правильное и честное чувство из всех, чувство страсти.
Тихим, низким от возбуждения, голосом она требовала от меня продолжить чтение, а я горько жалел, что не знаю этих стихов наизусть, что позволило бы мне не отрывать взгляда от неё. Теперь черёд юбки. Ее руки собирали юбку в гармошку до самого верха, обнажив для меня самые интимные места ее гладкого нежного тела. Я не знаю, признавала ли она вообще нижнее белье или предусмотрительно снимала с себя трусы до нашей встречи. Очень вероятно, что если бы я набрался смелости и открыл ящик ее стола, то нашёл бы там эту кружевную вещицу.
Она грациозно, как звезда порно фильма, ставила одну ногу на свой стул, что позволяло мне видеть все до мельчайших деталей. Пальцы бросали юбку и перебирались на низ живота, а оттуда на лобок с короткой аккуратной стрижкой до начала нижних губ. Там все было абсолютно прекрасно голым. Пальцы левой руки раскрывали для моего обзора губы, когда пальцы другой начинали ласкать нежный, розовый бугорок.
Сначала ее движения были похожи на порхания мотылька, но через пару минут они становились ритмичнее и чётче. Я видел в свете настольной лампы отблеск от скопившейся влаги на краю стола. Она закусывала губу и не спуская с меня глаз продолжала свои игры, доводя меня почти до сумасшествия.
Ее тело начинало сотрясаться в сладких конвульсиях и она, наконец, откинув голову назад со стоном закрывала глаза. Я любил и ненавидел этот момент. Впервые раз он поразил меня. Все таки женщина гораздо ближе к природе, и даже ее оргазм естественен и красив как сама жизнь.
Придя в себя, она вставала со стола и поправляя на себе одежду диктовала мне задания на дом. Распахивала дверь, давая мне понять, что мне сильно пора.
Я вываливался за дверь с ощущением словно меня отимели и с дымящимся членом в штанах. Дорогу домой я помнил с трудом.
Слухи конечно же поползли, школьники безжалостны и завистливы, этот народ точно все подмечает и не имеет сантиментов. Нас вызвали на пед. совет. Ей пришлось уволится, я остался.
Спустя много лет я повел своего сына в первый класс в другую школу города и там на линейке увидел ее. Она выступала с приветственной речью ученикам школы, она была директором школы. «И все вокруг говорили — добился–таки своего». Я стоял, слушал, смотрел и вспоминал. Она стала еще прекрасней, годы позволили ей созреть и раскрыться. Она была одета в красное обтягивающее платье, которое неимоверно ей шло. На нее смотрели все папы, мамы лишь грозно цыкали на них.
После линейки она подошла к нам с сыном, ведь она не могла забыть мою фамилию. Она тоже все помнила — «Ну здравствуй!».
Все это время я помнил ее совершенно иначе… Тогда она мне казалась очень взрослой. Теперь она была словно моложе меня. Безупречный макияж и волосы забранные в высокий хвост. Я отправил сына с женой домой, а сам обманув жену о то, что мне необходимо идти на работу, ровным четким шагом отправился искать кабинет директора.
Секретарши не было, зато был ключ в дверях приемной… Примкнув входную дверь на ключ, я распахнул директорский кабинет. Она сидела за столом, как будто ожидая меня и знаю, что я приду. Я стоял на пороге и смотрел в ее глаза. Она встала из-за стола и подошла ко мне. На лице читалось все то же превосходство и уверенность в своей женской силе. Не отводя взгляда, молча, она начала расстёгивать пуговицы на моей дорогущей рубашке.
— О нет, детка, теперь мы будем играть по моим правилам! Мальчик вырос в жадного до власти дядю. Меняемся ролями, крошка. Теперь моя очередь. Нравится тебе или нет мне, мне все равно… Я хочу тебя полностью, а значит — получу!
Я взял ее руки за запястья и вывернул их ей за спину. Она издала вздох больше от удивления, чем от боли. Впился ей в рот поцелуем и она жарко ответила. Ее язык с жадностью ласкал мой рот. Я прикусил слегка ее губу и услышал стон, так похожий на тот, что я слышал тогда.
И я словно обезумел, мир исчез. Мой член готов был в клочья разорвать пошитые на заказ брюки. Я рывком развернул ее и положил на директорский большой и надежный стол. Теперь я сам задрал ей платье. Теперь уже с моих губ сорвался звериный рык — все как я люблю: каблуки, чулки и три чахлых кружевных веревочки вместо трусов. Я с силой рванул их, и они лопнули, оставив ярко-розовый след на нежной коже ее задницы. Моему взору открылось то, что я все эти годы отчетливо помнил. И я вспомнил уже почти забытое чувство дикой, безумной страсти.
Без всяких сантиментов погрузил два пальца туда, где собралась прозрачная влага. Ее тело дернулось, она попыталась высвободить руки, но я держал ее крепко не давая особенно шевелиться. Я ласкал ее пальцами ощущая как наливается кровью и набухает все ее естество, как внутри неё становится нестерпимо жарко. Я вынул мокрые от ее сока пальцы и направил туда, где когда-то она сама себя доводила до высшей точки.
Ноги ее ослабели и последнее желание сопротивляться явно покинуло ее. И я увидел, посмотрев ей в глаза, тот самый темный цвет, как омут. Это цвет моей страсти, моей дикой похоти. Одной рукой я расстегнул пряжку дизайнерского ремня, ширинку и чуть спустив штаны и трусы выпустил на волю своего лучшего друга. Мне показалось, что мой член никогда ещё не был настолько большим и тяжёлым.
Я вогнал его в неё резко и на всю длину. Я подумал, что могу умереть если не сделаю этого немедленно. Я двигался в ней беспощадно, с какими-то первобытным желанием. Насаживая ее на себя все быстрее и быстрее. Теперь уже на нас двоих выступила испарина. Она закрыла глаза и вся отдалась этой безумной страсти. Ее стоны были больше похожи на рычание голодного зверя. Я забыл сам себя, где я и сколько времени все это длится.
Тело ее выгнулось, а с губ сорвался стон переходящий в крик. Она кричала и билась в конвульсиях. По ее ногам текла влага. Я пытался зажать ей рот рукой. Из глаз ее текли слёзы, превращая безупречный макияж в чёрные подтеки.
Ее бешенный оргазм заставил кончить и меня не менее бурно. Я навалился на неё всем телом, прижав ее к столу. Я вцепился зубами в ее плечо, чтобы не закричать на всю школу. И кончал, целую вечность пульсируя у неё внутри, забрызгивая ее всю изнутри своим семенем.