«За мной, читатель! Кто сказал тебе,
что нет на свете настоящей, верной,
вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!
За мной, мой читатель, и только за мной,
и я покажу тебе такую любовь!»
Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»
l.
Строго от 18!
«А мы хотели жить красиво, а мы хотели быть счастливыми людьми, и нас тянуло так необъяснимо друг к другу, и это все, что мы могли». Так некогда пел один эстрадный дуэт, и эти слова вполне могли быть применимы и к нам. Ко мне, автору этих строк, и моей жене Юлии.
Помню, была весна, и я – 24 летний писатель, с неокрепшим 
пером — сочинял книгу об одном художнике, живущем в Химках. Писал не по зову сердца, а по заказу небольшого издательства, специализирующегося на книгах о людях искусства.
Художник мой был мелкотравчатым творцом, отсюда понятно, почему рассказ о нем доверили неопытному автору. Дескать, если выйдет у него что-то, то хорошо. А не выйдет — не велика потеря!
Что касается вашего покорного слуги, то другой работы у меня не было, поэтому я с готовностью – хотя и с некоторой робостью — взялся за эту тему. Тем более, что мне выдали небольшой аванс, и мы с Юлей теперь могли внести месячную плату за нашу съемную московскую однушку, ну и вообще хоть как-то свести концы с концами.
И вот мой герой — уже пожилой, потрепанный в жизненных штормах, сам себе на уме человек, в вечных широких штанах и джинсовой жилетке.
Бесповоротно убежденный в том, что все в этом мире продается и покупается. Нужно лишь назвать цену.
Мне сразу стоило бы понять, что это, в общем-то, ничтожный, склочный человек, но я был им словно зачарован. Мне казалось, что он фигура масштабная, несчастная, недооцененная и очень- очень интересная.
И я робел и опасался, что не потяну описание такой трагической судьбы.
А художник, назовем его, допустим, Тимуром, просек свой шанс и из кожи лез, чтобы прославиться: подсовывал документы и вырезки из газет, сыпал комментариями, подолгу и взахлеб рассказывал о себе, часто перескакивая с темы на тему и теряя логику повествования.
А еще он частенько крутил мне «Битлов», которых очень любил- на живом виниле — погружал меня в атмосферу его молодости, чтобы я тоньше прочувствовал рельеф его натуры, и понял, откуда берутся истоки его непревзойденного стиля.
Честно скажу, поначалу я не въезжал вообще ни во что. Информация росла, как снежный ком, я нервничал, что ни за что ее не смогу осмыслить, систематизировать и переработать.
Однако постепенно, пазлы худо-бедно начали складываться в какую-то картину, мало по малу мне становилось понятно, что мой герой любопытен не своим талантом или каким-то другим достоинством, а вот именно своей червоточинкой, разгадывать которую было и сложно и интересно одновременно
По утрам я теперь с удовольствием спешил в его мастерскую. Иногда даже оставался в ней ночевать. Вопреки желаниям Тимура, который видел только себя любимого, кое- что я сумел рассказать ему и о себе.
Так, помимо своей воли он узнал, например, то, что достаток мой невелик, что мы с женой не имеем собственного угла, в Москву переехали недавно. И в этой Москве, в общем-то, очень одиноки.
Хотя у моей любимой есть подруга в Подмосковье, она удачно вышла замуж за успешного, хотя и престарелого бизнесмена, и время от времени приглашает Юлю в гости.
Жаловаться на жизнь я не собирался, не в моем характере скулить, но теперь я понимаю: вышло именно так, что я пожаловался. Сказал даже, что, бывает, мы и голодаем, и трогательно сохраняем в холодильнике последний помидор друг для друга, до тех пор, пока он не потемнеет и не усохнет до размеров финика.
Эта хренова сухомятка и вечный стресс выходят нам боком — у нас уж с год нет нормального секса. И нам о нем остается лишь мечтать.
А еще мы мечтаем о море. Ведь «даже на небе только и разговоры, что о море».
И у нас в Ялте любимое местечко есть, на набережной- кафе «Остров сокровищ»!
А вот это сообщение, как мне показалось, заинтересовало Тимура:
— Вы и голодаете, и секса у вас нет, но при этом любите друг друга, так что ли?- С недоверием покосился он на меня и продолжил.- Фигня это. Так не бывает.
Вот я всегда был при деньгах и то путной бабы не нашел. Все думали, как бы обобрать, да за мой счет на карусели покататься. Так при этом я же еще и талантище!
А тебя, выходит, за голубые глазки полюбили…
Что я мог ответить ему? Что моя Юля особая, чистая и честная? Она хваталась за любую работу, лишь бы пополнить наш скудный семейный бюджет и поддержать мои творческие начинания, так как верила в меня. Ну ему без толку было что-то говорить.
На тот момент Юлия, кажется, трудилась в круглосуточном магазине подарков — на упаковке. И часто приносила домой бумажные цветы, собственного изготовления — такие искусственные бутоны шли на украшение праздничных покупок.
Эти розы, кстати, созданные весьма талантливо, долгое время хранились на книгах в нашей полке.
Как-то в выходной день я повез Юлю в Химки, чтобы показать мастерскую художника, где я теперь проводил столько времени. Я знал, что мастерская на тот момент была закрыта.
Но мне почему-то хотелось, чтобы Юля- хотя бы снаружи — увидела ее и ощутила удивительную творческую атмосферу того подмосковного городка, который нравился мне все больше.
Около мастерской был пруд с лебедями в окружении каких-то — на удивление — чистых и светлых берез. Я фотографировал под ними жену. И казалось, березы дают свой отсвет на чистое лицо Юлии.
И хотя день по погоде был сереньким, он навсегда оставил во мне самые светлые, даже солнечные воспоминания.
Потом я рассказал Тимуру, что в выходные мы гуляли близь его мастерской, показал снимки.
-Смотри-ка, ты не соврал, она и правда ничего,- давал он свою оценку.- Пропорциональное лицо. Такое и рисовать легко, и передавать через него характер просто. Только уж очень скромная с виду. А под скромностью, как правило, скрывается блядство. В тихом омуте черти водятся. Не хочу огорчать тебя, Сашка, но будь начеку.- Вернул он мне мой скромный фотик.
— Если вам женщины недостойные попадались, так не надо всех под одну гребенку грести,- психанул я.
— У всех у них одна природа, прапраматери ихней Евы, которая развлекалась со змеем в райском саду.
— А Пикассо, а Дали?! Да встреть вы в свое время свою Ольгу Хохлову или Галу, из вас новый Дали бы вышел!
— Ненавижу Дали. А эта его Гала — курва та еще. До смерти ему рога наставляла. Сама старуха криворылая, а в замке с мaлoлeтками кувыркалась…
И вот помню, приехал я в мастерскую перед обедом. В ней была группа студентов художественного училища, которым Тимур давал платную лекцию.
Я хотел пойти погулять часок, так как не знал когда закончиться это мероприятие, ну этот ершистый старикашка дал мне знак, чтобы я не уходил, что он скоро закончит, и есть какой-то важный разговор.
Когда студиозусы ушли, он поманил меня в свою курилку (курил он очень редко, а в самой мастерской — никогда). Включил чайник, сунул в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и скрылся в клубах ароматного дыма.
Он как-то очень внимательно, с хитроватым прищуром смотрел на меня сквозь этот дым:
— У меня есть знакомый, Омар, — наконец вымолвил он,- тоже художник, хотя какой там, на хуй, художник, дешевый ремесленник. Шкерится в захолустном Корочарове. Притом что, заметь, он побочный потомок шейхов, переплетающийся по родословной и с Российским императорским домом. Жутко богатый фрукт – унаследовал миллионы: жрет, бухает, трахает баб. Словом, превратил мастерскую, да и всю свою живопись в полный отстой, малюет черти что, хотя мог бы рисовать мощно.
Конечно не так, как я, но тоже на уровне – шутя рисует сплошной линией, а это, поверь, дано не каждому!
Я пожал плечами, как бы соглашаясь с его мнением.
— Ну, так вот,- продолжил Тимур,- я показал ему твою Юлю, и этот старый блядун собрался писать с нее портрет. И приглашает вас на выходные к себе в гости.
— Как же это вы показали,- усмехнулся я,- если я не оставлял вам ее снимки?
— Ни во что ты, Саша не врубаешься, а еще книги берешься писать, пусть ты в глубине души и считаешь меня хуевым, но все ж таки я художник!
Он достал из кармана своих широченных штанов блокнот. Раскрыл его. На небольшой страничке в клеточку, карандашом был очень четко и точно исполнен портрет Юлии.
— У меня фотографическая память. Мне один раз достаточно увидеть лицо, чтобы оно отчеканилось в памяти на всю жизнь. – С удовольствием пожевал он свой дым.
-Ну – у, пусть пишет,- неуверенно ответил я, не соображая еще толком, что тут можно сказать.
— В этом-то и дело, чудак ты на букву «мэ». Пишет женские портреты он нечасто. А если пишет, то у него такая фишка — натурщица должна стать его наложницей.
Ну, этого козлу мало, она должна от него родить, поскольку он думает, что по настоящему выразительное лицо у женщины бывает только при беременности. Вот во время беременности он их и пишет, оплодотворяя для куража и вдохновения сам.
— Ну, причем тут Юля? – Опешил я.
— Тут все просто. Этого дьявола поразила скромность твоей цацы. Вот и все.
Хамоватый Тимур никогда не отличался изысканностью фразеологических оборотов, но тут нес уже окончательную чушь, у меня уши вяли. А он бубнил и бубнил, что, мол, рассказал тому Омару о нас все, описал Юлю, ее скромность, достоинства, фигуру.
И сумел разжечь огонь интереса в очах этого жутковатого живописца, хотя сначала и не был уверен в своих силах.
Но художник понял художника.
Это, наверное, был первый и последний случай в его жизни, когда он о ком-то отозвался хорошо. Впрочем, я мог себе представить, какими именно красками он описывал развратному подельнику мою супругу.
— Ну, зачем вам все это, Тимур?!- Ум заходил у меня за разум.- Что мы вам сделали плохого?
— Да пойми ты, придурок, это ваш шанс выбиться из нищеты.- Заглянул он в меня своими жестокими желтыми глазами.- Да любая женщина мира отдала бы полжизни, не задумываясь, чтобы только Омар обратил на нее внимание!
Там сотни миллионов долларов, если не миллиарды. Миллиарды, понимаешь ты?! И сумасшедший старик, который не знает уже, как их потратить. И вот возникает вполне резонный вопрос, а не поможет ли твоя Юля ему в этом?!
Вы хотели поехать к этой своей голубой луже? Так будет вам лужа, то есть море. Целый океан с виллой и яхтой!
Тимур расходился не на шутку.
— Так он еще и старик?!
— Он на целых три года старше меня. Это значит, ему аж 69. С него уж песок сыплется.
— А чего же вы на «Калине» ездите, когда у вас такой богатый друг?!
— Он мне не друг, во – первых. А во — вторых, чтобы Тимур что-то взял у этого примитивного ремесленника, не бывать этому!
Шел дождь, форточка курилки была распахнута, и шаловливый ветерок, то и дело, сыпал из нее в курилку мелкими каплями дождя и зелеными сережками, сорванными с весенних берез, которые негромко барабанили по столику, по полу. Запрыгивали в пепельницу.
Я сказал, как отрезал, что мы с Юлей любим друг друга. Что мы счастливы и никаких чужих вилл и яхт нам не надо.
— Не знаешь ты женщин,- опять завел он свою заезженную пластинку.
— Юля не такая, и спать за деньги она не будет.
— Посмотрим, что ты запоешь, когда ей надоест твой рай в шалаше. Вот попробуй, расскажи ей о предложении Омара. Спорим, она отреагирует? Хочешь, я докажу тебе?!
Слушать эту бредятину уже не было сил, вот прицепился — то клещ. Меня душил дым его сигареты, в общем, мы окончательно рассобачились, я наспех похватал свои вещи, и, задыхаясь, выбежал на улицу.
Прохладный, дымчатый дождь окатывал меня с ног до головы, остужал мой раскаленный «радиатор». Я шагал, против него, и даже не думая о том, что следовало бы раскрыть мой зонт.
— Все, у меня больше нет героя для книги! – Выдохнул я, ввалившись в квартиру, и, наспех раздевшись, мокрый брыкнулся в постель, воткнулся лицом в подушку.
В те сутки Юля работала в ночь, а потому теперь была дома.
— Как же мы теперь аванс твоему издательству отдадим?- Только и вздохнула она.
Она не настаивала, чтобы я что-то рассказывал. Но выходка химкинского живописца была столь вопиюща, что эмоции переполняли меня. В общем, я не удержал их в себе, излил Юле все, да еще и присовокупил кое-что непечатное в адрес подлого Тимура, явившего свое истинное лицо.
Собрав нехитрый тормозок, жена ушла на свою ночную смену. А я вскурил ароматическую свечу — жене в ее магазине иногда в качестве стимула выдавали их — и, повинуясь какому-то еще не осознанному импульсу, разделся догола.
Я бодрствовал всю ночь, почему и сам не знаю.
И огни моей квартиры одиноко мерцали на темной громаде дома, как на утесе. И первые весенние грозы трясли небо, и то и дело расписывали его косыми молниями.
Уставшая Юля вернулась с рассветом, ну она тоже почему-то не спешила в постель. Я согрел чай, мы собрались у стола, но никто из нас не решался заговорить первым.
— Ты что, не спал? – наконец спросила жена,- согревая озябшие руки теплой чашкой с ароматным напитком. С утра было свежо и прохладно.
— С чего ты взяла?
-Постель не заправлена… Что тебя тревожит?
— Да Тимур этот хренов. Я думал он нормальный человек. Я рассчитывал на него!
— Подожди, не кипятись. Может он действительно хотел помочь. Ты не думал, что у него нравственная планка такая, и в его системе координат предложенное тебе — это нормально?
У художников особый взгляд на мир, на отношения, и тебе бы уже пора понять это. В любом случае, не надо рвать с ним, пока не закончишь работу. Стоит дописать книгу, вон ты уже как продвинулся! Не жалко тебе бросать?..
В общем, я поправил одеяло на засыпающей на своей мягкой подушке со слоником Юле, тихонечко запер дверь, и, полусонный свалился к Тимуру в мастерскую.
— Кабы мне такую мастерскую как у Омара, ну, у того борзописца из Корочарово, я бы такие картины писал, что ему и не снилось, грузил он мне на руки какие-то тяжелые рамки. — Двести квадратов у него, четыре метра высота стен, лицевая стена – стеклянная и выходит на Юг. Поднимай какой хочешь холст, какой хочешь свет ставь!
А он малюет, что на голову не наденешь! Сейчас готовим его выставку, а ее ни один путный столичный салон не примет. Вот смотри, репродукция с его мазни!
Этот чудак в джинсовой жилетке достал из страниц огромного по формату альбома — что-то о разновидностях тюльпанов — плотный лист с рисунком.
Он меня поразила! Представьте себе золотой трон. На нем, лицом к вам сидит мускулистый, голый, смуглый человек, лицом похожий на зверя, в распахнутой красной мантии. А на его члене — миниатюрная, белокожая девушка с искаженным от страсти лицом.
При этом его член и ее влагалище были выписаны необычайно подробно — в тончайших деталях и в гипертрофированном виде — сине-зеленые вены мощного члена и влагалище, крупное, как у беременной кобылы – фиолетовое. Местами пестрое, местами черное.
Да уж, такую работу в Третьяковке не выставишь!
-Возьми себе, если хочешь,- разрешил мне Тимур и сунул репродукцию между страниц свернутой газеты.- Вот, держи, так она не помнется.
Я в испуге замахал руками. Дескать, не надо мне такого подарка.
А потом — шапку в охапку — и ходу!
ll.
Мало по малу просыпалась сирень. Ее крепкие бутончики уже готовы были брызнуть белым и фиолетовым молочком на этот мир, залить его весь до синего неба, как холст, живыми, буйными красками.
И так сладко пахло молодой травой и дымами костров, в которых дворники палили нехитрый зимний мусор — прошлогоднюю листву и сухие веточки деревьев.
— Я все пальцы исколола на упаковке этой, — пожаловалась мне после магазина Юлия.- Цветы теперь делаем на проволоке, а она не дается, колется – никак не могу приладится к ней.
Господи, эгоист я, эгоист. Нет, чтоб поинтересоваться у жены, как у нее день прошел, может, ей помощь нужна какая?.. Я поймал ее бедные, израненные пальчики и стал их целовать.
— Ты не обидишься, если я в субботу к подружке Наташке съезжу, проведаю ее?
Если честно, эта идея мне не понравилась.
Если верить Юле, та самая Наташка жила в достатке, и мне не хотелось, чтобы жена, будучи там, в гостях, завидовала своей приятельнице. Ну, я не подал вида.
— Господи, да конечно съезди. Отдохни, развейся. Ты же не в клетке заперта.
В субботу Юлечка укатила в Подмосковье, а я отправился в невольно полюбившуюся мне уютную химкинскую мастерскую. И вновь шипел винил, и старенькая джинсовая куртка жаловалась мне на свою непутевую жизнь.
Тимур женат был четырежды, все супруги, как тут уже упоминалось, с его слов, оказались то стервами, то тихушницами, напрочь отбившими у художника тягу к женским портретам…
Домой мы с моей женой вернулись практически одновременно. Юля была задумчива и даже раздражена, хотя и скрывала свое раздражение. «Сравнила нашу съемную «клетку» с бизнес — особняком подруги и расстроилась»,- невесело подумалось мне…
Тем не менее, и на следующие выходные она засобиралась к Наташке. И приехала оттуда, страшно подумать… с золотым Айфоном!
Спрятать такую штуку было невозможно, да и не имело смысла, поэтому она сразу же щегольнула ею передо мной, сказав, что Наташка явно не бедствует. Пожилой муж на радостях с рождения дочери купил супруге новейшую золотую модель, а эту она отдала ей, то есть Юле.
Эта Наташка была Юле подругой с детства, они даже доводились друг дружке какими-то далекими родственницами, эти обстоятельства вполне объясняли такой дорогой подарок. Хотя то, что шел он – хоть и через Наташку — но все равно от ее мужа, меня, понятное дело, не радовало.
Ну, я «проглотил» тот чертов Айфон, тем более, что Юля радовалась ему, как ребенок долгожданной игрушке и успокаивала меня заверениями о том, что на случай полного безденежья, у нас теперь есть «капитал», который можно будет пустить в дело.
Я взвесил эту тяжелую блестящую, почему-то теплую штуку в руке — держать ее было приятно! С оборота на Айфоне был очень тонко отчеканен портрет какого-то горбоносого короля, в короне и мантии.
«За такую конфету и убить могут». Подумал я и посоветовал своей любимой не светить ею, где попало, особенно в темных местах.
Таким образом, подарок Юлиной подруги меня озаботил дважды.
Хотя, в общем-то, особых поводов грустить как бы и не было. Книга моя мало по малу шла к своему завершению. Юлины старания были оценены в ее магазине и жену собрались повысить — сделать заведующей отделом упаковки и посылали в Питер на двухнедельные курсы.
В ее отсутствие произошло событие, которое я до сих пор вспоминаю со смешанным чувством пережитой небывалой радости и последовавшей за тем тоски.
Тогда я увлекался бегом (думал, что таким образом поддержу свою пошатнувшуюся потенцию). И вот, как сейчас помню – ясное весеннее утро, просыпающийся двор нашего дома, а в нем — припаркованные автомобили. И с краю — чуть на отдалении, колесом на бордюре — черный BMV- X- 6. Это машина моей мечты! И у нашего дома она, без сомнения возникла впервые.
Весь дворовый автомобильный ряд мне был хорошо знаком.
Когда я пробегал мимо Бумера, пожирая его своим жадным взглядом, дверь со стороны водителя приоткрылась, и из нее как-то очень медленно вывалился мужчина тоже, как и я, в спортивном костюме и растянулся прямо на асфальте, под подножкой своей распрекрасной машины.
Видимо хватил сердечный приступ. Я кинулся ему на помощь, хотя тогда и понятия не имел, как ее оказывать. Помню, схватив его за грудки, зачем-то пытался затащить его в салон, а он, едва ворочая языком, все хотел мне что-то сказать, да я никак не мог разобрать что.
Наконец расслышал два слова: куртка, валидол.
Осторожно уложив его обратно, так чтобы он не стукнулся затылком об асфальт, я сунул ему под голову свою вязаную шапочку, нашел глазами на сиденье машины кожаную куртку, быстро обшарил карманы, нащупал заветный пузырек, сунул в вялые губы этому моему «клиенту» белую крошечную таблетку.
Он снял ее языком с губы, потом приподнялся в положение сидя, а потом и встал, весь какой-то плохо гнущийся, как робот.
— Я уж думал, каюк мне,- прохрипел он и медленно протянул свою холодную руку,- Антон. А ты, сынок, выходит, мой спаситель.
И было тому Антону с виду никак не меньше 70.
— Сядь в машину, посиди со мной немного,- попросил он.- Что-то чую я, что сегодня помру.
— Лечиться вам надо, а не по дорогам колесить.- Посоветовал я ему, когда забрался на пассажирское сиденье. Авто – ну, совершенно нулевое, и по салону это было прекрасно видно.
— Отлечился Антон,- медленно двигая ластами, кое как влез он в салон.- Шунтированный я, а шунты не приживаются. Так что, сына, подбиваю дебет с кредитом- с чем к Богу пойду.
А ты ничего, отзывчивый. Другой бы мимо пробежал, а ты помочь решил. Выходит, должник я твой.
— Любой бы на моем месте помог,- пожал я плечами.
Он расспросил у меня кто я, кем работаю, как живу. Сунул еще одну валидолинку себе под язык и равнодушно подытожил:
— Нищеброд значит? А давай, сын, я тебе вот эту машину подарю? Хоть одно доброе дело напоследок сделаю.
Блин, ему в его положении только шутить и оставалось.
— Ну, давайте, подарите,- подыграл я ему.- Заправить только не забудьте, чтоб с полным боекомплектом.
— Беги за паспортом!
— Зачем он вам?
— К нотариусу поедем. Оформим генеральную доверенность на тебя. Сегодня, малыш, ты вытащил счастливый билет.
В общем, долго это все объяснять. Да, наверное, и не нужно, скажу лишь, что уже в обед того же дня — во дворе нашего дома стоял МОЙ припаркованный новенький Бумер, сверкая своими хромированными наворотами.
Я, то глазел на него через окно, то сбегал к нему и чуть не целовался с ним взасос на глазах у изумленных прохожих.
И целые вихри приятных размышлений бушевали в моей голове. Блин, он же на четыре ляма тянет, не меньше, — охватывало меня ликование. — А это же — по сути — квартира!
И следом противоречивое, почти запретное решение окрыляло меня:
«Нет, оставим с Юлей его себе, сами будем кататься назло нашим прежним неудачам!»
У меня имелись права, правда, опыта вождения в большом городе почти не было.
Тем не менее, теперь по — всякому выходило, что с нищетой мы распрощались. Меня так и подмывало позвонить своей любимой в Питер и очаровать ее столь вопиюще прекрасной новостью, ну я все никак не мог решить, как все — таки преподнести ей это наше случайное благоприобретение.
Поразмыслив хорошенько, я захотел «поменять клеммы» и сказать Юле, что машину я … заработал. Да! Вот, к примеру, такая версия: Голливуд заметил мой рассказ, и купил его, правда с правом переделки и доработки.
Я уже успел получить деньги, не удержался и купил самую лучшую машину, для нее, для Юлии (тем самым я и ее бы обрадовал и свой творческий статус повысил в ее глазах).
Конечно, логичнее было бы купить квартиру, ну я купил BMW, поскольку она – Юлечка — не раз восхищалась такой машиной, когда та попадала в поле ее зрения.
Теперь у Юли есть повод подумать о водительских курсах!
Да, именно так я собирался сказать, но вот беда, в тот день жена выпала из зоны мобильного доступа, и не появлялась в нем вплоть до воскресенья. А в понедельник она уже должна была вернуться.
Я места себе не находил, я уже не рад был той самой машине, я не знал, что думать.
«Наверняка пристукнули ее там где-то за этот ее Айфон», окончательно пал я духом, и собрался в понедельник идти в полицию. Но своему ужасу понял, что даже не знаю какой адрес у магазина, где работала жена, и питерский «порт» ее этих курсов тоже был для меня загадкой.
В воскресенье после обеда Юля позвонила, и я автоматной очередью — используя частые матюжки — отправил в трубку все, что о ней думаю.
— Да пошел ты к черту,- парировала жена.- У меня телефон сломался. Можешь ты это понять?! А не хочешь встречать, так и скажи. И нечего мне тут мозги выносить!
Честное слово, в таком тоне она со мной разговаривала впервые. Она не то, что сердилась, она была просто в ярости.
Я встретил ее на Ярославском вокзале. Мне показалось, что она пополнела и как-то словно обабилась. Мы не разговаривали всю дорогу. Да и в последующие дни отношения наши теплыми назвать было сложно.
Нашему чудесному BMW, как ни странно, она нисколько не обрадовалась. Напрасно я соблазнял ее рассказами о том, что в нем 370 «лошадей», коробка – автомат, да при этом он еще и дизель!
Все напрасно. Юлия была, что называется себе на уме, и относилась ко мне с холодком, а временами мне казалось, что даже и с презрением. Чего никогда раньше не было.
Меж тем был отпечатан тираж моей книги о художнике Тимуре. Я заехал в типографию и взял несколько экземпляров. За тем навестил бухгалтерию издательства, где мне выплатили вторую часть гонорара, купил в салоне «Э,туаль» замечательные духи «Berberis», по пути в ларьке «вооружился» букетом белых гвоздик и пошел к Юле «мириться».
И было это все 27 апреля, в День рождения Юлии.
Она ждала меня на кухне, почему-то была почти обнаженной (в трусиках и тапочках), какой-то очень бледной и растерянной.
— Я беременна,- наконец выдохнула она и замерла напротив меня, беспомощно и как-то криво улыбаясь.
Она меня словно ушатом кипятка окатила, ведь речи о том, что беременна она от меня и быть не могло. И я помню, что мне стало почему-то нестерпимо стыдно, и краска позора густо залила мое лицо.
Я молча распахнул форточку — в квартиру ворвался свежий ветер и гул улицы – выкинул розы, следом деловито отправил духи прямо в коробке. И закрыл окно.
— И что, будешь рожать? – Кажется, спросил я.
Она неопределенно пожала своими худенькими плечами, и только тут я заметил, что у нее воспалены соски, и что вокруг них возникли коричневые круги…
Oksana Litovchenko