Очередной понравившийся мне рассказ Виктора Улина.
Из распахнутых ляжек манила в себя мощная промежность, где большие губы полностью прятались под дикими волосами, что страшно возбуждало.
Во-первых, картина была непривычной для нынешнего времени; все особи женского пола начиная с момента, когда осознавали себя особями, наголо выскабливали себе интимные места, уподобляясь мусульманкам из гарема — и, кстати, нимало не беспокоясь о том, что далеко не каждая женщина может похвастаться красотой наружных половых органов. За последние слова я отвечал; несмотря на семнадцать лет, я имел достаточный опыт, умноженный на бездонные виртуальные знания.
Во-вторых — точнее, как раз во-первых — эти части тела предназначались для секса. Причиной которого была потребность в продолжении рода, а поводом — желание соединить органы. И заросшая буйным волосом вульва казалась более подходящим инструментом животной страсти, нежели выбритые складочки с дурацким камешком в клиторе.
Ну, а в-третьих — волосы служили источником реального возбуждения. Ведь промывай хоть по десять раз на дню, они всё равно хранили запах. Неповторимый аромат, где смешивались и влагалищные выделения, и смазка, и пот, и немножко мочи и ещё что-то. Чего не источала выбритая кожа, но стоило женщине обнажить волосатый лобок, как комната наполнялась духом сексуального позыва.
— Все любуешься, Костик? — с лёгкой усмешкой подала голос Марина.
За те без малого два года, что мы с нею встречались… точнее, фактически жили почти как муж и жена: под одной крышей, с регулярностью и удовольствием — она до тонкостей изучила мои привычки.
— Любуюсь, а что? Три недели не видел. А тебе это надоело?
— Мне-то нет. Удивляюсь, как за двадцать три месяца тебе не надоело.
Я понял, что Марина тоже ведёт счет нашей совместной жизни.
— И вообще… Неужели у тех мокрощелок, которых ты етишь сотнями…
— … Ты о мне преувеличенного мнения. Максимум — десятками…
— Ну десятками, какая разница… Неужели у них там утроено иначе?
— Скажу честно, — ответил я. — Устроено у всех одинаково. Но также честно скажу, что любуюсь только тобой.
Марина улыбнулась, и я добавил наверняка то, чего она ждала:
— Ведь в самый первый раз началось с того, как я тобой любовался.
Она усмехнулась, лёжа неподвижно и не меняя позы.
Я стоял перед стеной тёплой плоти с бездонной волосатой щелью для удовлетворения. Такая фантазия — будто я намерен не трахать женщину, а удовлетворяться живым автоматом — возбуждала меня сверх всяких мер.
Я взял член в кулак, залупил головку и коснулся вершины зарослей.
— Постой, волосы уберу, а то внутрь затянешь, — сказала Марина.
И раздвинула сама путь в свои недра. Что было тоже частью ритуала. Неповторимого ни с кем, кроме Марины. Даже сама поза, в которой мы занимались сексом, была уникальной. Марина лежала на краю кровати, стеной выставив промежность. А я стоял на полу: высота позволяла — и трахал её до помутнения в мозгу. Лишь после второго захода для возбуждения касался её круглых, всегда прохладных колен. И только когда я решал испытать последний пик наслаждения, я наваливался на нижние поверхности её ляжек и обхватывал поднятые бёдра, как живые колонны.
В остальном ничего никогда не менялось. Я не был консервативным; с девчонками я выделывал трюки, какие встретишь не на всяком порносайте, да и Марина вряд ли сдерживалась в обычной обстановке. Просто как пошло сразу, что наш секс был вроде и не сексом, а просто засовыванием члена в звизду. Настоящих половых актов — с криками и стонами, катанием по кровати и перетыканием члена из позиции в позицию — у каждого было достаточно. А вот такая пародия на секс — хоть и заканчивающаяся полноценным результатом — была не осуществима с кем-то иным.
Вот и сейчас я сунул член в вертикальную стену, заранее зная результат.
— Всё, один раз есть, — сообщил я, слив ровно через сорок шесть секунд.
— Быстр ты сегодня, — одобрительно сказала Марина. — Ещё?
— Конечно, — ответил я. — После трёх-то недель.
Второй раз длился чуть дольше. Третий потребовал Марининых коленок.
— Так, теперь и я начала кое-что… — сообщила она после четвёртого.
— Будешь кончать? — уточнил я.
— Нет пока. Я ещё разогреваюсь.
Её «разогрев» отличался от привычного. Мы даже не целовались в губы.
— Я вообще-то на пятый пошёл, — объявил я.
— Костик, ты гигант, — вздохнула Марина. — Знаешь, если бы я не была замужем, и если бы то, что мы делаем не было, как бы это сказать…
— Лучше и не говори, — в такт отозвался я. — Всё равно не прекратим.
— Правильно понимаешь. Так вот если бы это было возможно…
— … То ты приняла бы моё предложение выйти замуж? — завершил я.
— Именно так, — удовлетворённо кивнула Марина.
Этот разговор заходил у нас время от времени, дразня и радуя обоих.
Но сегодня я был особенно распалён и потому добавил:
— Я сменщик по жизни. Но когда женюсь, все равно с тобой не расстанусь.
— Это радует, — сказала Марина. — Ну… я готова. Полезай на меня.
— Сейчас, — ответил я. — Только кончу в пятый раз.
1
Наша семья не могла быть отнесена к типу «новых русских», поскольку все её члены работали на предприятиях, а не владели собственным бизнесом.
Но тем не менее жили мы в посёлке, население которого составляли в основном бизнесмены. А наш коттедж среди прочих особняков был хоть и не самым богатым, но далеко не самым маленьким.
Впрочем, тут требуется, как говорят писатели, историческая справка.
Наш коттедж возник здесь во времена, когда новых русских не было в помине, а имелась умирающая деревня — расположенная в живописном месте, среди холмов и перелесков, между которыми бежала река, к тому же недалеко от региональной трассы. Впрочем, тогда «коттедж» назывался просто домом. Но и дома как такового не было. Имелся только фундамент.
Огромный фундамент посреди большого совершенно голого участка.
Участок этот за бесценок купил покойный отец моего дяди. Вслед за двоюродным братом я называю его дедом, хотя он мне таковым не является, поскольку дядя не родной, а муж маминой сестры. Этот «дед» был некогда самым крутым нефтяным начальником в области. Вот он-то, пользуясь беспределом, купил за три копейки участок на краю деревни и возвёл фундамент. Было это давно — дядя ещё не был дядей, а учился в школе.
Дед размахнулся всерьёз, но потом жизнь покатилась неудачно, он сдал позиции и дальше добротно отстроенного фундамента дело не пошло. Потом «деда» сняли с работы, и он умер от инфаркта, оставив участок заброшенным. Дядя тоже стал нефтяным начальником, правда невысокого ранга. Но фундамент так и стоял, поскольку достаточных денег у дяди не имелось.
Потом он женился на моей будущей тётке. А уже потом моя будущая мама вышла замуж за моего отца. Который работал в банке. И уловил момент, когда сотрудникам раздавали немеряные ссуды под смехотворные проценты.
В итоге паззл сложился: у дяди были земля и фундамент, у отца — деньги. Свояки объединились, к тому же дядя имел доступ к стройматериалам.
В общем, объяснять долго, да и знаю я далеко не всё. Но в итоге на готовом фундаменте появился большой трёхэтажный дом. Спланированный умным человеком: рассчитанный на две семьи, дом имел раздельные половины с избытком комнат на будущие нужды. Но поскольку жили мы очень дружно, то первый этаж был сделан единым: с фасада имелся общий вход, гостиная, столовая, и даже бильярдная, где раньше частенько играли отец с дядей, у нас же с братом были другие игры.
Когда лавина преобразований захлестнула все, деревня умерла окончательно, а местность застроили новые русские. Все ходили друг к другу в гости, и я мог сказать, что другого подобного дома здесь не было.
Строительством отец и дядя занимались, когда мы были младенцами. А мамы наши были молодыми. Мамина сестра родила брата в двадцать три года, моя меня — в двадцать пять. Детство наше началось уже в этом доме. Он был большим и уютным, с множеством таинственных уголков.
Родились мы с малым промежутком, матери казались общими, и вокруг нас с рождения толклись женщины, называвшие друг друга по именам.
И получилось естественным, что тёток своих мы с братом называли в подражание им, на «ты» и по именам. На английский манер. Эта привычка осталась во взрослом состоянии. Хотя к мужчинам тоже само собой сложилось иное отношение: я звал дядю на «вы», как и брат моего отца.
К тому времени, когда брат заканчивал школу, а я учился в старших классах, дела моего отца продолжали идти в гору, поскольку банк его оказался сильным и пережил всё. А вот дядя не удержался, с места его выдавили, и он нашёл работу на вахте: уезжал на месяц куда-то в северном направлении, потом возвращался на две недели отпуска.
Правда, деньги он получал немалые, и с неудобством стоило мириться.
В общем наша двойная семья существовала нормально. Каждый из взрослых имел свою машину, в школу нас возили по очереди. Так мы и жили к тому моменту, описание которого предваряет эта справка.
Правда, я забыл отметить одну деталь.
Мама и тётя были не просто сёстрами, а близнецами.
Дед и бабка, не мудрствуя лукаво, назвали их созвучно: Ирина и Марина.
Мою маму звали Ириной.
2
События начались, когда мне было ***надцать лет.
Прежде чем продолжать, я вынужден дать ещё одну справку — о себе.
***надцать лет считается детским возрастом. Но я из него вышел. В том смысле, что ни одна тайна взрослого мира уже не осталась тайной. Выражусь точнее: с двенадцати лет я начал половую жизнь. В чём помог брат.
Свой первый опыт я приобрёл с его одноклассницей, которая приобщила меня к делу ради смеха. Потом, окрепнув, я перешёл на ровесниц.
Надо сказать, что нравы в нашем посёлке царили свободные.
Мы с братом вели здоровый образ жизни, поскольку в нашей семье даже мужчины практически не пили. Мы нормально учились и были в общем нормальными пацанами, но — естественно для нашего возраста — единственный смысл самой жизни для нас представлял секс. Во всех его проявлениях.
Я любил трахать даже бесчувственные тела в сиську пьяных девчонок, и приобрёл опыт, каким может похвастаться не всякий взрослый мужчина.
Вот теперь, пожалуй, можно начинать рассказ.
3
Итак, той зимой мне было ***надцать лет.
Маме моей сорок. И тёте Марине — то есть просто Марине — тоже сорок.
В то ясное, хрустящее зимнее воскресенье мы пошли гулять на лыжах.
Вчетвером, с родителями и братом. Дядя был на вахте; он вообще основную часть времени отсутствовал. А Марина сослалась на простуду.
Больше в доме никого не было; вдовая бабушка брата жила в городе, как и наши общие деды по маме, отец был иногородним. По понедельникам, средам и пятницам приезжала домработница. Но сейчас было воскресенье.
В общем, мы ушли кататься, а Марина осталась болеть.
Отойдя с полкилометра, я хватился, что забыл мобильник. Это было недопустимой оплошностью: предстояло созвониться с соседкой, выяснить планы на вечер — уедут ли её предки в город, или нам придётся идти к подруге и перепихиваться там кое-как, зная, что хозяйка подглядывает.
Я бросился назад: вопрос потраха был жизненно важным.
Влетев с центрального входа — боковые, сколько помню, стояли закрытыми — я пробежал на свой третий этаж. Схватил мобильник, удостоверился, что девчонка ещё не звонила, значит не обиделась на игнор, и поскакал вниз.
У выхода остановился, зашнуровывая лыжные ботинок: мы были приучены к чистоте и даже зимой не ходили по лестницам в уличной обуви — и вдруг услышал странные звуки, доносящиеся с другой половины.
Странными эти звуки были лишь потому, что их казалось странно слышать здесь и сейчас: сверху неслись характерные стоны женщины, испытывающей удовольствие и собирающейся кончать.
Старшие жили дружно, я знал, что ни у кого из четверых нет женщин или мужчин на стороне. Раз дядя работал, значит Марине было… Или я знал не всё и сказавшись больной, она осталась дома, чтобы принять мужика?
В это не хотелось верить, да и следов чьего-то присутствия внизу я не заметил. Возможно, Марина развлекалась в одиночестве порнофильмом? Меня разбирало любопытство. Сняв ботинки, я в одних носках миновал общий холл и бесшумно, как индеец, ступил на лестницу второй половины. И почти сразу заметил, что дверь в спальню дяди и тётки открыта.
Не дыша, я поднялся на площадку и заглянул туда… И сердце моё остановилось от не изведанного до сих пор возбуждением.
В спальне не нашлось никого, кроме Марины. Совершенно голая, она лежала на кровати и стонала с закрытыми глазами, делая что-то у себя между ног. Меня охватил шок; вдруг почудилось, будто на постели раскинулась моя собственная мать. Но я тут же сообразил, что родители отмахали уже километра три, и сейчас я вижу именно Марину.
Сквозь стоны отчётливо пробивался механический жужжащий звук. Я понял, что Марина мастурбирует, запустив в себя вибратор.
Это была вторая ступень шока. В порнухе модели через одну играли с вибраторами. Но если честно, я думал, что всё это фанера для зрителя, а на самом деле женщина не может удовлетворяться таким образом.
Но сейчас я видел живую Марину с настоящим вибратором.
Я стоял, словно громом поражённый, не зная, как поступить.
Следовало, конечно, удалиться, пока меня не засекли.
Но я не мог сделать этого сразу. Нельзя сказать, что я не представлял голую Марину, равно как нельзя было назвать сестёр идеально сложенными. Во всяком случае, грудь Маринина восхитила бы малолетку, но не меня. В лежачем положении эти части тела у женщин зрелого возраста, не впечатляют, поскольку растекаются по телу — хотя если хозяйка сядет, то может оказаться, что её титьками можно запросто сдавить член и спустить без усилий. Но зато сестры обладали развитой нижней частью. И сейчас задница Марины, бёдра и ляжки её казались средоточием совершенства.
Меня охватил ураган противоречивых, противоположных чувств.
С одной стороны, меня обожгло стыдом, какого прежде я не знал: застать так не просто взрослого человека, а вторую половинку матери… Глядеть на Марину, удовлетворяющую себя вибратором, было столь же недопустимо, как подсматривать за трахающимися родителями. Следовало бежать отсюда, быстрее и тише, оставшись незамеченным.
Но с другой… Передо мной разворачивалось действие, которое прежде я видел только в порнофильмах — и оторваться от него было выше моих сил.
И с третьей… Всё обострялось тем, что я видел половинку своей матери…
Голова велела бежать, но ноги приросли к полу, глаза пили тело Марины.
Я перевёл дыхание. Скрипнул пол. Стоны прекратились. Всё стихло.
Последовала немая сцена, которая длилась секунду, но мне показалась вечностью; хотелось провалиться на первый этаж.
Незнакомо отуманенный взгляд Марины сфокусировался, и она медленно залилась краской. С головы до кончиков накрашенных ногтей. Со мной происходило то же самое. Но я стоял, как соляной столб.
— Подсматриваешь, — хрипло выдавила Марина.
Всё ещё красная, она выключила вибратор и бросила его за спину.
— Я… Нет… Я… Зашёл… В общем… Случайно видел, — подтвердил я.
— Здорово твоя тётка, — к ней вернулся голо, — развлекается в одиночестве?
— Ну…
— Небось, и не думал, что такое возможно?
— Не думал, — признался я, продолжая стоять в дверном проёме.
— Хорошо хоть рассмотрел? — продолжала допрос Марина.
Я что-то промямлил, не зная, как себя вести.
— Так подойди поближе, посмотри получше, — предложила она.
Я не двинулся с места.
— Костя, я сказала тебе — подойди сюда! — Марина повысила голос, что с нею случалось крайне редко. — И закрой дверь, а то мне… дует.
Марина справилась с собой, краска отхлынула и её тело сделалось белым.
— Теперь ты всё видел и всё знаешь, — констатировала она. — И можешь всем рассказать, как балуется тётка без мужа… Который вернётся через неделю…
— Нет, Марина, я буду молчать… — срывающимся голосом перебил я.
— Знаю я твоё молчание. Придётся мне заплатить.
— К… как? — опешил я.
— А как может заплатить женщина молодому парню?
— Но…
Мне казалось, она смеётся надо мной, а вечером всё-всё расскажет матери.
— Не красней, а снимай штаны, — серьёзно продолжала она.
Я потянул молнию.
— Да не расстёгивай, а спускай. Ты русского языка не понимаешь?
Я повиновался. Освобождённый член блеснул красной головкой.
— Вон какой отрастил, — сказала Марина. — Весь посёлок перепортил?
— Да я… Да я вообще… Не…
— Ладно, знаю я ваши «не» и «вообще», — отмахнулась Марина. — Ну так что ты стоишь? Или скажешь, что трахаться не умеешь?
— Трахаться…
— Да, трахать. А что ещё можно сделать с женщиной?
Я молчал.
— Хочешь меня? — вдруг совершенно другим тоном спросила Марина.
Хотел ли я её… Какой вопрос мог звучать глупее, если в том возрасте я хотел кого угодно, лишь бы встал член, а он вставал у меня каждую минуту? Если у меня никогда ещё не было настоящей взрослой женщины? Если себя предлагала родная тётка, и меня вдруг охватило ощущение, которое одновременно ужаснуло меня и обдало предчувствием ещё не испытанного наслаждения… Ощущение, в котором мне трудно признаться даже самому себе: будто сейчас я буду трахать свою родную мать.
Я кивнул. Скорее обречённо, чем радостно, но Марина всё поняла без слов.
— Давай тогда. Не тяни время.
Я нерешительно шевельнулся.
— Сюда не лезь, — остановила она. — Подойди, я сама подвинусь.
Марина переместилась на край кровати и подняла белые ляжки.
— Ну и что стоишь? Давай загоняй.
— Что «загоняй»? — пискнул я.
Марина не ответила, лишь усмехнулась.
Я осторожно тронул кончиком её буйные заросли, каких ещё не видел.
— Волосы раздвинь, — остановила она. — А то больно будет. И тебе, и мне.
Под чёрными волосами оказались такие же половые губы, как у девчонок. Марина снисходительно наблюдала за моими действиями между раскинутых колен. Упёршись головкой, я нащупал отверстие и провалился в него.
— Хорошо, — с усмешкой сказала она. — Член ощутимый, даже приятно.
Внутри у Марины оказалось просторнее и как-то уютнее, чем у девчонок.
— Ну что? — похоже, насмешливыми вопросами она скрывала недопустимость происходящего. — Как там у меня? Сильно отличается?
Вопрос был неуместен. В девчонку член приходилось пропихивать насухо, а потом наяривать неизвестно сколько, пока выделится смазки достаточно для приятных ощущений. А Марины оказалась готовой с первой секунды.
— Влажно… У тебя, — ответил я. — Здорово… Если честно, никогда ещё…
— Так я же сколько готовилась… Ну давай, трахай меня наконец.
— Стоя? — уточнил я; это было в новинку.
— Стоя. Это как-то забавно, а тебе вряд ли доставит трудности.
— Марина, — осторожно спросил я. — А… в тебя… Кончать можно?
— Костик, — хихикнула она. — Запомни важнейшую вещь. В тёток моего возраста кончать можно всегда. Даже когда нельзя.
Последней фразы я не понял и уточнил:
— А что будет… если, когда нельзя?
— Ничего особенного. Родится брат, который будет носить твоё отчество…
От мыслей у меня всё поплыло, и я кончил, не успев ничего ощутить.
— Всё… — прохрипел я.
— Что «всё»? — уточнила Марина.
— Кончил я. Вот что…
— Молодец, — сказала она непонятным тоном. — Ещё хочешь?
— А… можно?
— Можно. Я же плачу тебе за молчание.
Марина заплатила ещё дважды, я ощутил лёгкую усталость. Но стоял.
— Ещё будешь, или пойдёшь? — осведомилась она, выдержав паузу.
— Ещё… один раз, — попросил я.
— Ну давай.
Сейчас мне уже потребовалось дополнительное возбуждение.
— Можно? — с внезапной решимостью я положил ладони на её колени.
— Можешь меня даже за титьки взять.
Я посмотрел на её груди. Соски надулись и изменили цвет до тёмно-красного. Но до грудей надо было тянуться, это казалось неудобным с пола.
— Титьки далеко, — честно ответил я. — Можно… я за ноги твои подержусь?
— Держись, — усмехнулась тётка. — Если тебе нравится.
Четвёртый заход оказался долгим, но принёс самое мощное, мучительное наслаждение. Ноги Марины раскачивались, я прижимался к ним всем телом и ощущал одновременно и что-то материнское, и нечто невероятно женское.
Наверное, я мог бы пятый раз. Но вспомнил о вечерней девчонке, которой тоже не хотел пренебрегать; стоило поберечь силы.
Поэтому я осторожно, чтоб не залить ковролин, вынул член и сказал:
— Ну… Я пойду, пожалуй. А то ещё хватятся меня.
— Иди, — кивнула Марина, не меняя позы. — А я тут сама с барбоской кончу.
— С… какой барбоской? — не понял я.
— Да вот с этим, — пояснила тётка, доставая вибратор.
4
Вечернее свидание состоялось по высшему разряду: родители уехали.
Но… Но после Марины ровесница меня не удовлетворяла. Начиная с того, что пустила она в себя в презервативе, и утомлённый, я никак не мог довести себя. Тогда мы занялись анальным сексом, но даже плотный охват задницы не позволил мне кончить. Впрочем, она того и не заметила.
Наверное, я всё-таки смог бы, но меня тормозил контраст. Как далеко было визгливое перекатывание на медвежьей шкуре перед газовым камином от естественного действа, когда я, стоя на полу, двигал членом в стене из плоти.
И самое главное — трахая девчонку, я думал не о ней, а о Марине.
Это было и здорово, и одновременно страшновато.
5
Честно говоря, на следующий день я был настороже.
Ведь несмотря на то, что вчера всё обошлось, да ещё и с удовольствием для меня, любая женщина была непредсказуема. И сегодня Марина могла запросто нажаловаться матери, представив всё так, будто я изнасиловал её.
Но Марина вела себя идеально. Ни не единым взглядом не подала она виду. И остальные подавно ни о чём не могли догадаться.
А я… Когда все сидели перед телевизором в общей гостиной, я заметил ногу Марины. И белое колено, сверкающее под краем домашнего платья.
И я — извращенец и психопат — понял, что до умопомрачения хочу её. Опять хочу Марину. Свою тётку, сестру своей матери.
Я присел рядом — в том не было ничего особенного — и тихо спросил:
— Ну и как барбоска?
— Жив-здоров и тебе того желает, — спокойно ответила Марина.
Я молчал, демонстративно пожирая взглядом её колено.
— Я так понимаю, тебе надо ещё доплатить? — уточнила она.
— Хотелось бы, — так же спокойно ответил я.
— Хорошо, — легко кивнула Марина. — Вечером я позвоню. Звук отключи.
— Отключу, — кивнул я, немея от внезапной радости. — И буду ждать.
6
Я лежал в темноте, стиснув мобилу, чтобы не пропустить вибросигнал. Я весь трясся, ни с одной девицей я никогда не ощущал такого вожделения.
Я вздрогнул, когда телефон зажужжал и я услышал тихий голос Марины:
— Можешь идти. Твой братец, кажется, угомонился.
Спускаясь мимо этажа, я услышал из-за двери голос матери:
— Костя, это ты?
— Ну я… — неохотно подтвердил я.
— Ты что шляешься по ночам?
Не сомневаюсь, она думала, что я опять пошёл к соседской девчонке.
— Писать захотелось, — быстро соврал я, благо санузел находился внизу.
— Ты не шастай тут! — напутствовала она строгим голосом.
Спустившись вниз, переждав и вернувшись, я позвонил Марине:
— Прямо сейчас не вышло… Мать застукала. Думает, я шляться пошёл.
— Узнаю Ирку, — усмехнулась она. — Ладно, подожди, пока они там уснут.
— Марина… — прошептал я. — Я… Ты… Ты меня дождёшься?
— Дождусь, — просто ответила она и дала отбой.
7
Свет ночи, отражаясь от сугробов, делал предметы различимыми в полумраке. И заставлял светиться большое белое тело Марины.
Лежавшее на краю кровати с разведёнными ногами. Мне осталось лишь убрать волосы и воткнуть член между слабо сияющих ляжек.
Подставленная стена плоти даже не покачивалась под моими ударами.
И комната была окутана тишиной, если не считать ритмичного хлюпанья члена, скользящего туда-сюда в Маринином половом отверстии.
8
Я и сам не заметил, как ночное свидание стало частью распорядка дня.
В первый вечер, измучившись ожиданием, несколько раз высунувшись из окна, чтоб проверить окно родительской спальни, я прокрался к Марине босиком, получил плату и также тихонько вернулся назад.
Но, разумеется, так маяться каждую, ночь было невозможным.
И на следующий день, вернувшись из школы, я принял необходимые меры.
Дом наш имел не только общий фундамент — чердак его тоже был единым. Он не использовался, поскольку летом там стояла египетская жара, а зимой чухонский холод. Несмотря на это, с каждой половины туда вели вычурные лесенки. Обитые теплоизоляцией крышки не имели замков. Я смазал петли, расчистил навалившийся мусор. И заготовил на своей половине удачно найденный тулуп, чтоб ночью пробираться через чердачную Арктику.
Брат не мешал; он затыкал уши музыкой, потом спал как убитый.
И так каждый вечер перед сном я ходил к Марине. Получая порции платы.
Я знал, что через неделю приедет дядя и в жизни возникнет пустота.
Ведь все эти дни я забыл даже девчонок, живя лишь ожиданием Марины.
9
В первые часы после возвращения дяди я ощущал внутреннее неудобство, находясь рядом с ним: ведь я целую неделю трахал его законную жену. Однако Марина вела себя естественно, и мой стыд сам по себе улетучился.
Я просто постарался не смотреть на нее, стремился скорее забыть ее волнующее тело, вновь ударив по девчонкам. И это в общем получилось,
Прошло время отпуска, дядя собрался и уехал обратно на вахту.
А на следующий день, когда в гостиной никого не было, Марина спросила:
— Тебе кажется, что я уже с тобой расплатилась?
— Ну… — промычал я, чувствуя, как заливаюсь горячей краской. — Я…
— А мне кажется, что еще нет, — просто сказала она.
— Так значит…
— Значит, если у тебя нет иных планов, вечером жду как обычно.
И снова понеслась двойная жизнь, и я понял, что это уже — навсегда.
Что без дяди я буду его сменщиком. Хотя во время полового акта удовольствие получал только я, а Марина лишь делала комментарии.
10
— Костик, — с непонятным выражением сказала она через несколько дней. — Тебе не кажется, что ты трахаешь не меня, а свою настоящую мать?
Я вздрогнул; слова ударили в точку: действительно, самое жгучее, непотребное удовольствие я испытывал, кончая в Марину и представляя на ее месте свою мать. Это было настолько жутко, что я ничего не ответил.
— Эдипов комплекс, — непонятно сказала она. — Им страдают все мужчины.
— Но… Но я же знаю, что это ты, а не мама, — сумел возразить я.
— А ведь мы с ней так похожи, — Марина усмехнулась, как умела только она. — Тебе никогда не приходило в голову, что мы могли ради шутки…
—… Ничего себе шуточка! — вырвалось у меня.
—… Ради шутки поменяться местами так, что ты этого не заметишь?
— Это невозможно, — я покачал головой. — Я бы заметил.
— И как же? — усмехнулась Марина. — Если люди нас до сих пор путают?
— Элементарно. Есть различие, которое я бы не упустил.
— И какое же? Просвети, пожалуйста!
— Без проблем, — в ответ усмехнулся я. — У вас груди разные.
— В каком смысле? — изумилась Марина, явно не ждавшая такого ответа.
— В прямом.
Я обошел кровать. Белое тело Марины светилось так, что я видел его столь же отчетливо, как если бы наша встреча происходила днем.
— У мамы на левой груди есть три родинки вокруг соска. Одна большая сверху, вот здесь. И две поменьше снизу, здесь и здесь. А у тебя их нет.
Я ткнул пальцем прохладную Маринину молочную железу.
— И откуда ты это знаешь?! — поразилась она.
— Знаю уж, — коротко сказал я.
Не мог же я признаться, что два года назад, изнуряя себя онанизмом, я почувствовал, что уже тошно дрочить на чужие фотографии. И, движимый безумием порока, установил веб-камеру в родительской спальне. Прятать ее было трудно, поэтому обзор получился плохой — в кадр изредка попадала лишь верхняя часть тела матери. Переставлять камеру я не стал, поскольку брат вскоре помог мне лишиться девственности, и онанизм отошел на второй план. Но увиденную грудь матери я запомнил очень хорошо.
— Охальник ты все-таки, Коська, — пробормотала Марина. — Честное слово, иногда мне кажется, что ты не Иркин сын, а мой, весь в меня пошел.
Между тем, как я, вернувшись, засовывал свой член обратно в нее.
— Но фантазии… Ты на брата своего не похож, поэтому я не могу…
Она не договорила, и я с ужасом понял, что ей тоже хочется чего-то.
—… Но когда ты… я представляю, как он с ней… Я знаю, этого никогда не будет, у нее темперамент не тот, даром что близнецы… Но все равно…
Я молчал, пораженный тайными, порочными мыслями Марины.
Потом приступил к делу.
И на этот раз все шесть порций показались мне особо сладостными.
11
— Ну вот, — сказала однажды Марина после моего последнего захода. — Думаю, твое молчание оплачено. И тебе придется вернуть сдачу.
— В… каком смысле? — не понял я, ожидая подвоха.
— В самом прямом. Думаешь, мне не надоело барбоской трахаться?
— Ах, вот как…
Я словно только сейчас осознал, что наши отношения были однобокими.
— Ты… кончить хочешь со мной? — осторожно уточнил я.
— Ну да. Все необходимое есть. Член, звизда, мое желание и твое умение.
— Но я…
— Ты хочешь сказать, не знаешь, как довести взрослую тетку? — догадалась Марина. — Так ты и не трахал ни одну до меня.
— В общем да, — вынужден был согласиться я.
— Поверь, Костя… У всех баб звизды одинаково устроены…
Я отметил, что Марина использует ненорматив для обозначения интимных частей, и оценил это как признание меня своим близким.
—… И чувствуют одинаково. Просто привыкнуть надо.
— Понял, — ответил я.
— И… реакция немного разная, — непонятно добавила Марина.
Я этого не понял, но уточнять не стал. А лишь спросил:
— Но… как тебя… трахать? Стоя? Или по-другому?
Даже ублюдочный опыт со сверстницами, которые и не кончали всерьез, а только визжали по-кошачьи, говорил, что удовлетворение мужчины не требует особенной позы, а о женщине так не скажешь.
— Правильно мыслишь, — ободрила Марина. — По-другому. Ясное дело.
Одним мощным рывком она вытянулась во всю длину кровати.
— Дай подушку, — сказала она. — Вон ту.
Я взял подушку, которая валялась на полу.
— Я приподнимусь, ты мне ее под попу подсунь.
— Зачем?! — искренне изумился я.
— Чтобы клитор тебя чувствовал, — пояснила Марина. — Иначе трудно.
Я сунул подушку под влажные жаркие ягодицы, вскарабкался на Марину и, молчаливо поощренный раздвинутыми ногами, вошел в знакомое влагалище. Которое сейчас казалось немножко иным. Пожалуй, слегка мешала подушка, изменившая привычный угол вхождения.
— Есть контакт, — констатировала Марина. — Вперед.
Мой член ощущал внутренние изгибы влагалища куда сильней обычного, и только сейчас я по-настоящему оценил щекотное прикосновение ее лобковых волос. Но я никогда не трогал Марининого тела, весь наш секс сводился к вхождению в стену плоти. И сейчас, не зная, что позволено, я начал привычно молотить Марину частыми ударами.
— Костя, не мельтеши, — остановила она. — Я понимаю, у мокрощелок ты король. Но взрослая женщина требует иного подхода…
— Какого? — глупо уточнил я.
— Иного, — повторила Марина. — Ты хороший мальчик, у тебя член стоит, как редко у взрослого мужчины. У тебя все впереди, ты всему научишься. Но сейчас не дергайся, прошу тебя. Я тебя сама возьму и сделаю, как мне надо.
Я ничего не ответил. Марина ухватила меня влагалищем и дернула.
— Ну что ты раскорячился, — сказала она неуловимо изменившимся голосом.
Чувствуя, что нечто меняется в наших прежних отношениях, когда я трахал безучастную плоть под шуточные комментарии, я опустился на большое, местами прохладное, местами горячее — тело.
— Что ты лежишь, как бревно, — сказала она. — Вообще-то я люблю, когда мне ласкают грудь, и так далее.
Груди ее оказались неожиданно тяжелыми и большими.
— Не так, — поправила она. — Ты одну молочную железу возьми двумя руками, чтобы сосок выпятился и ласкай его, соси, кусай…
У девчонок было нечего брать двумя руками. Ощущение меня потрясло.
— Уже лучше, — комментировала Марина, играя влагалищем. — Я так люблю. Соски, соски сильнее мне возбуждай. Только не откуси ненароком.
Я принялся работать над ее грудью, как она просила.
— Хорошо… — пробормотала Марина. — Теперь просто саму титьку сожми.
Выпустив изо рта сосок я стиснул скользкую грудь.
— Аххх… Хорошо… Отлично. Так… Теперь со второй то же самое.
Еще минуту я обрабатывал вторую грудь, которая показалась поменьше.
— Посильнее, посильнее… Хорошо… А теперь иди ко мне.
Мгновенно приподнявшись, Марина схватила мое лицо, притянула жестко и втолкнула между моих губ свой язык — жадный и горячий. Я вдруг осознал, что мы целуемся впервые за месяцы нашей связи.
— Титьки теперь возьми по одной в каждую руку. И соски жми что есть сил.
Марина поменяла захват поцелуя — теперь она сосала мой язык, прикусив мне губу. Таз ее бился подо мной, потом она вдруг сжала мои яйца бедрами — не больно, а приятно — и тут же отпустила, и я почувствовал, что в ней что-то произошло: если всегда Марина встречала приятной теплой влагой, то сейчас вся наполнилось жидкостью. А груди в моих руках мгновенно сделались горячими. И тоже скользкими.
— Я кончила, — странным голосом сообщила она. — Спасибо, было здорово.
Я чуть не спросил, с кем лучше — со мной или с барбоской, но сдержался.
— Соски еще пососи. По очереди. Я люблю, когда потом…
Я лежал на ней, сосал неимоверно раздувшееся соски. И вдыхал запах — аромат только кончившей женщины, заполнивший комнату.
— Ну, спасибо, — сказала насытившаяся Марина. — Можешь идти спать.
Я хотел встать, но понял, что мой член, отработавший четыре раза, вдруг надувается в ее опухшем от возбуждения влагалище.
— А у тебя не опадает, — тут же отметила она.
— Ага, — подтвердил я. — Но…
— Еще раз хочешь? — догадалась она.
— Ну да. А что — можно?
Мой опыт говорил, что только что кончившей женщине секс противен.
— А кто говорит, что нельзя? Если можешь — валяй.
Я начал движения, прислушиваясь к своим ощущениям. Влагалище ее обволокло меня, как никогда прежде. Кроме того, лишь сегодня я впервые лежал на Марине и осязание ее тела несло меня черт знает куда.
— Марин, — сказал я. — Мне тебя хочется за титьки взять. И вообще…
Что такое «вообще» я не уточнил, поскольку сам понимал не до конца.
— Дуй, — сказала она. — И вообще. Когда кончу, я добрая становлюсь.
— Можно подумать, ты так злая, — пробормотал я, жадно тиская ее груди.
— Не злая, — согласилась Марина. — Но становлюсь совсем добрая. Можешь даже палец мне в задницу засунуть, если тебе этого захочется.
И я сделал все, чего хотелось. Трахал зрелое тело, в сравнении с которым пустяком были все познанные сверстницы и, продлевая кайф, наслаждался запахом ее вспотевших подмышек. До задницы в этот раз дело не дошло, но кончал я, подсунув руки под ее огромные ягодицы, сдвинув их и нагоняя ощущение власти над этой женщиной… и полной подчиненности ей.
12
С этого дня наши порочные отношения достигли завершенности.
Приходя, я несколько раз разряжался, привычно стоя у края кровати.
А Марина неторопливо наполнялась желанием.
Потом ложилась задницей на подушку, я вскарабкивался сверху и кончала она. Всего один раз. После которого опять кончал я. Безумно тиская все ее раскинувшееся тело, и залезая пальцем в горячую глубину между ее ягодиц.
После чего я вставал и, зажав член, чтобы не закапать кровать, одевался.
И через чердак — всегда через чердак — возвращался к себе.
Я быстро оценил, сколь приятен секс со зрелой женщиной — и в периоды моей смены забывал про сверстниц.
Наверстывая упущенное, когда возвращался дядя. И всякий раз все сильнее понимал, что молодая плоть упруга, а тугие груди заманчивы, но все равно… секс с Мариной дарил куда более сильные ощущения.
При этом оставался парадоксальный факт: с Мариной мы трахались молча. С девчонками я ревел по звериному, но в первый раз, когда Марина принудила себя трахнуть, я молчал от ошеломления, а потом привык, хотя стены дома имели такую изоляцию, что тут можно было лупить из пулемета. Марина тоже молчала. И я уже решил, что в отличие от мокрощелок, визжащих в имитации оргазма, зрелые женщины делают все тихо.
Но все-таки вопрос интересовал меня своей неразрешенностью. Однажды вечером по возвращении дяди с вахты, когда все в полном составе отмечали его приезд, я поднялся наверх, прокрался через чердак в их спальню — благо комнаты никогда не запирались — и осторожно положил туда диктофон. Который купил специально, выбрав модель, позволявшую получить запись минимального качества, но пятичасовую.
На следующий день я с нетерпением улучил момент, чтобы забрать машинку и закрылся у себя.
Разумеется, основное время ушло впустую, поскольку застолье длилось долго. Но все-таки около часа пришлось на фонограмму секса. Марина визжала и материлась в сто раз сильнее моих сверстниц. Крики ее возбудили меня до такой степени, что я отдрочил не снимая наушников.
А потом, стерев запись, задумался, почему Марина молчит со мной.
И пришел к выводу, что она делает это нарочно.
Ведь в самом деле, все началось с животного траханья. Она не прикасалась к моему члену, даже целовались мы лишь перед ее оргазмом. Мы не лежали обнявшись, вообще не проявляли никакой нежности, присущей любовникам.
Мы и не были любовниками — мы были просто половыми партнерами.
Не позволяя нашим отношениям подняться на иной уровень, Марина, видимо, ограждала себя от угрызений совести. Ведь мы занимались паскудным делом: я был несовершеннолетним, а она сестрой моей матери.
Но до чего же хорошо было с нею…
Со сверстницами мы трахались. Разнообразно, но именно трахались.
А с Мариной все происходило как-то несерьезно; мы перебрасывались шутками, она отпускала едкие комментарии даже в те моменты, когда я пускал в нее сперму с засунутым в нее членом. Но шутливость совокупления не мешала нам обоим кончать — опустошительно, хоть и тихо.
И это было здорово.
Теперь я хотел ее непрерывно. Но знал, что она мне не подруга, не любовница, вообще никто. Тетка, которую я называл по имени и на «ты».
13
Лишь раз, один только раз Марина едва не сорвалась.
Был канун нового года, нашей связи исполнялся год.
Все куда-то запропастились. Наверняка у каждого на работе — включая дядю, который вернулся пару дней назад — были вечеринки. Я особо не прислушивался, но, кажется, и брат тоже куда-то ушел. Видимо, воспользовавшись отсутствием родителей, к кому-нибудь из девчонок.
И лишь я сидел в своей комнате, чего-то ожидая.
Звука машины я не слышал. Скорее всего, такси, не заезжало во двор.
Просто раздался щелчок замка и внизу хлопнула дверь. А потом по нашей лестнице послышались четкие шаги. Принадлежавшие не матери и не отцу — они могли принадлежать лишь одному человеку на свете.
Я замер, боясь звуковых галлюцинаций.
Марина вошла, вопреки традициям не разувшись — в сапогах на высоком каблуке и распахнутой шубе. От нее несло морозом, духами и алкоголем.
Она села на стул. Сверкнули колени, обтянутые дорогими колготками.
Я встал и подошел к ней.
Прежде, чем я что-то успел сделать, Марина схватила мою руку, сунула к себе под юбку и крепко, почти до боли, сдавила горячими ляжками.
Я стоял в неудобной позе, не зная что делать дальше. Мы ведь никогда не трахались с нею здесь, тем более таким ранним вечером.
— Ну все, — выдавила она незнакомым голосом. — Извини…
И порывисто встав, шагнула к двери.
— Марина… — позвал я.
Она резко обернулась ко мне.
— Марина, а можно…
У меня перехватило дыхание.
— Что — «можно»? — с непонятной интонацией спросила она.
— Можно… я тебя сфотографирую?
— Сфотографируешь?! — она была изумлена такой просьбой. — Зачем?
— Не знаю… — честно признался я. — Просто ты сегодня такая… красивая.
В последнем я не врал. Такой я не видел Марину еще никогда.
— Я всегда такая, — усмехнулась она. — Просто ты не замечал…
— Шубу сними, пожалуйста, — сказал я. — Я хочу твои… ножки заснять.
— Ножки у меня нормальные, — согласилась она. — Проходят тест.
Марина принимала разные позы, я щелкал, пытаясь ухватить все. Стоя, сидя, нога на ноге, ляжки сзади, бедра сбоку…
— Юбку приподними, — осторожно попросил я. — У тебя красивые бедра.
— Так? — Марина, оголила ноги сантиметров на двадцать выше колен.
— Так, — ответил я, не отрываясь от фотоаппарата.
— А можно и так… — она подняла юбку еще выше.
Показалась плотная часть колготок с просвечивающими трусами.
Я жадно фотографировал, уже почти ослепнув от собственных вспышек.
— И вот так тоже… — продолжала Марина, рывком спуская колготки.
Над белизной бедер чернели узкие трусы.
— И даже вот так, — не унималась она.
Трусы скользнули к коленям. Обнажились черные волосы. Которые требовалось расправлять, чтоб не затянуть в глубины половых органов.
Меня обдал невыносимый запах женщины. Запах Марины. И я вдруг впервые за этот год понял, что готов отдать многое — если не все! — чтобы нам никогда не расставаться. А иметь возможность быть вместе независимо от дядиных отъездов, в любое время суток и не красться по чердаку.И вдруг она выпрямилась, кое-как натянула белье, оправила юбку.— Все, Костя, — пробормотала она, хватая шубу в охапку.
— Все, я пошла.Я молча смотрел на нее. Все понимая и не понимая ничего вообще.— Надо остановиться. Иначе будет хуже. Всем хуже. Потерпи, а пока…Не договорив, она выбежала, оставив дверь закрытой.Я напряженной слушал затихающий стук ее каблуков, и до последней секунды представлял, как при каждом шаге трутся друг о друга тугие бедра, стянутые колготками, как слипаются и разлипаются в трусах скользкие от возбуждения губки…Потом лихорадочно скинул фотографии на комп, отобрал лучшие и тут же отдрочил.
Делать это на изображения многажды познанной мною Марины, было в тысячу раз приятнее, чем на дивизии голых интернатских баб. Причем, как ни странно, сильнее возбуждали не снимки с голым лобком, а вполне безобидные. Самым удачным казался тот, где Марина сидела, перекинув ноги через валик дивана, колено сверкало, а гладкая ляжка виднелась из-под юбки ровно настолько, чтобы свести с ума без слов.
Выбросив семя три раза подряд в одноразовый стакан, я успокоился и понял причину неслучившегося события.Марина, невероятно чувственная, была на вечернике, где выпила лишнего — или просто общалась с мужчинами, которые ее невольно возбудили. И вернувшись домой, инстинктивно метнулась к привычному сменщику.
Одно из непреложных правил гласило, что общаясь с одной женщиной, надо делать вид, будто других не существует. Марина перевернула мои представления. К тому же, когда она собиралась кончать, разговоры на тему секса усиливали ее возбуждение. Особенно она любила в первый день после отъезда дяди принимать мой отчет. Поэтому я сказал честно:— Пятнадцать… Нет, шестнадцать. Точнее — семнадцать. Еще точнее — шестнадцать с половиной.
— А что значит половина? — поинтересовалась она.— То и значит, — без смущения пояснил я. — Раздел, титьки пощупал, соски закрутил, в звезду полез, а там целка. Нафиг мне такие проблемы?— Ты умнеешь не по годам, Костя, — серьезно согласилась Марина.
— С такой учительницей, — ответил я. — Невозможно иначе.— Но зачем тебе их так много? Парочки бы не хватило?— С каждой в крайности по два раза. Мне не нужна постоянная девчонка.
— Но почему?— Постоянная девчонка — это притязания.А они мне не нужны.— Но ведь всю жизнь не будешь летать от звезды к звезде.— А я и не летаю. У меня есть постоянная женщина, — возразил я.— И кто же она? — с лукавством спросила Марина.— Ты, — просто ответил я. — А эти… Так, для пересменка.— Врешь, конечно, но приятно. Ну ладно, давай, жми мне титьки…
Процедура Марининого оргазма прошла обычно. После спокойного сообщения о том, что она кончила, последовала привычная просьба доласкать груди. Потом сам собой осуществился мой шестой.И наконец меня сковала сладкая истома. когда я лежал на желанном теле, не в силах пошевелиться но ощущая неопадающее возбуждение.— Ну ты даешь, Костя, — сказала Марина. — Сколько же в тебе спермы… Из меня уже течет, придется простыню менять… Ладно, если не матрас.
— Так первый день смены, Марина, — ответил я. — Я по тебе истосковался.И это было чистой правдой. Наши отношения устоялись; теперь обычно я кончал два раза: сначала стоя, потом лежа на ней, перемешивая разомлевшее от оргазма тело. Но в первый день после двухнедельного — а из-за ее месячных даже трехнедельного — перерыва я срывался с цепи.— И честно говоря, хочу кончить еще раз.— Так кончай, кто тебе запрещает, — усмехнулась Марина. — Сменщик…Я подумал, что в момент спуска засуну палец ей в задницу. Марина позволяла это делать, а я с некоторых пор ощущал особое удовольствие, прижимая свой член изнутри.