Вроде не собиралась писать про пионерский лагерь. А тут летом в отпуске случайно занесло на родину детства. И даже не в родную деревню или город юности – а прямо туда, в сам пионерский лагерь. Нынче это уже пансионат. По-прежнему на отшибе, не модный, почти не изменившийся. Нахлынули воспоминания, побродила, в душ заглянула – все такой же! Ну и понеслось…
Была это средина девяностых – времена свободы, безденежья, ломки строя и стереотипов, останавливающихся заводов-фабрик. Торговля с прибыльностью, доходящей до тысяч процентов…
Мы малиновых пиджаков и золотых цепей не носили. Были уже не студентами, но еще даже не молодыми специалистами. Летом, после окончания альма-матер, подружка предложила поехать в пионерлагерь вожатой. Деньжат там особо не заработать, но можно хорошо отдохнуть у воды, знакомства интересные… Опять же, кормежка-проживание бесплатно – олинклюзив девяностых!
А пионеры, точнее уже просто школьники – как-нибудь в наш отдыхательный график, глядишь, впишутся.
Действительность оказалось не столь радужной. Завод-шеф, на чьем балансе висело все это хозяйство, доживал последние годы. Экономил на чем только можно. Да и не чем нельзя – тоже. Полагающиеся каждому отряду воспитатель+двое вожатых были только на бумаге. По факту своим отрядом должна была заниматься я одна. Да и от отрядов остались уже крохи – десяток человек, где может полтора.
Интересные парни-ровесники? О чем вы? Лысый директор, алкаш-физкультурник и двое типа парней-ровесников, а по факту самовлюбленных мажоров. При встрече чуть ли не в глаза, окрестившие меня «тумбочкой». Хорошо, что хоть пионеры не узнали и не подхватили. Вот хоть реви!
В первый же день хотелось сбежать. Так нет, меня еще и старшей вожатой назначили. Знаю, ответственная, не по годам серьезная. Старшая дочь в большой семье –чё?
Да еще и старше всех этих таких же студентов-балбесов, набранных с улицы, оказалась. По-настоящему взрослыми на весь лагерь были: директор, физкультурник и две поварихи.
Одно радует – детвора хоть матерится да иногда тишком покуривает, но нормальные простые ребята и девчата. Не сложно с ними. Единственное, в наш третий отряд затесался мальчик-переросток Веня. Он и для первого отряда был бы большим. Но у него здесь друзья. А им по возрасту в первый не положено.
Веня – вроде увалень-увальнем, но глазами хитро по сторонам стреляет. На всякий случай предупредила детвору, что если у кого что ценное есть – пусть директору в сейф сдают. Хотя, что там ценное в средине девяностых? Ношенный свитер, доставшийся от старших братьев? Десяток конфет, зеркальце раскладное?
Все мы на тот момент пролетарии. И с удовольствием разменивали 2-3 часа личного времени на жвачку или пакетик шипучего Юппи. Ну, там если где получалось подзаработать, так и выходило.
После второй-третьей ночи отлавливает меня одна егоза, не помню, как зовут. Да и не важно. Мордашка остренькая такая – типичная ябеда:
— А вы знаете, что мальчишки ночью в девчачью палату лазят и с девочками спят?
Вот только этого мне еще не хватало! Но подробностей она не знает. Времена темные и в лагере темно от слова совсем. Видела, точнее, слышала, что кто-то из мальчишек вроде бродил по палате и укладывался спать то к одной, то к другой девочке. К ней – нет – она бы сразу как бы дала бы! Размахивает сжатым кулачком, но говорит с какой-то плохо затаенной обидой.
Ну, хотя бы не мальчишки. Один только мальчишка. «Призрак бродит по Европе…»
— Ладно, разберемся. Ты если что, сразу ко мне прибегай и сообщай. Прямо ночью. Не дело это. Слушай, а вы чего не запираетесь изнутри?
— Запирались. Но кто-то открывает все время.
Приглядываюсь в течении дня к мальчишкам – ну дети-детьми. Мож показалось или напридумывала там себе? Девочки, правда, кажутся уже старше. Да они и есть в этом возрасте старше. Многие уже прям оформились. Некоторые скорее дам напоминают, чем девчат. А пацаны – обычные щеглы. Ну, может кроме дылды-Вени. Ему уже и бриться, наверное можно.
Вечером захожу к мальчишкам в палату. Почву прощупать. Затевается беседа. Вспоминаю, как сами перед сном друг дружке страшные рассказы в лагере рассказывали. Даже что-то помнится. Дети притихли, просят еще, не хотят отпускать. А я уже и стоять, опершись о подоконник, устала. Да и прохладно. Веня, галантный кавалер к себе на кровать присесть зовет. Даже одеяло услужливо приподнимает.
В постель к воспитаннику, конечно, не полезла под одеяло. Устроилась в ногах, привалившись телом к спинке кровати.
Вдруг, средине какого-то рассказа, обращаю внимание, как будто гладит меня тишком сквозь одеяло ногой по заднице. Головой понимаю, что не может такого быть – я ж типа старше. Не по годам. По положению, скорее. Не обратить внимание сложно – сама люблю поприжиматься-потереться где-то незаметно.
Но нить рассказа временами теряю, прислушиваюсь к своим ощущениям, сбиваться начинаю. Все ловлю себя на мысли – кажется или нет. Кто-то из пацанят начинает свой рассказ травить и понимаю, что нет. Не кажется – так и есть.
Хорошо в темноте румянца не видно, я ж моментально краснею. Вроде бы и встать нужно. И пересесть можно. Но как будто не могу себя заставить. И хочется и стыдно что ли…
А вспомнила еще! Чего я в таком настроении романтично-приподнятом. Почему хочется. Подружка, та, которая и позвала сюда, про наших вожатых-мажоров сегодня вечером рассказала. Говорит, в нашем лагерном душе спинки помогают мыть девчонкам своих первых-вторых отрядов. Честно сказать, не поверила. Но видимо что-то такое в голове осталось. Вот поэтому и мысли про своих пионеров сюда же.
Что еще было в этот вечер — смутно помню. Да и не было, наверное, ничего такого. Заслонили события следующего дня. Ну да не буду забегать вперед. Помню, что зашла еще перед сном, проверила дверь девчачьей спальни – закрыто. Удовлетворенная к себе ушла.
Как вообще выглядело наше житье-бытье. Довольно большая и заросшая территория лагеря со столовой и разной администрацией посредине и разбросанными деревянными корпусами самих отрядов. В нашем корпусе небольшая вожатская комната (ныне превращенная в кладовку), спальня девочек (заселенная хорошо, если на треть), спальня мальчиков (тоже едва наберется половина списочного состава), комната воспитателя. Все эти двери-комнаты выходят в общий такой типа холл-веранду.
А душ же еще есть! Он вообще на отшибе – один на весь лагерь. У озера. Считалось, что после купания надо бы детям душ принять. Но на самом деле он нагревался ближе к вечеру. Точнее к ночи. Да и горячей воды не хватало. Поэтому мойка пионеров по графику была раз в три дня.
Сегодня как раз наша очередь. Нашего отряда. Все перемылись, я иду все проверить. Дозакрыть где надо воду, собрать кое-где забытые вещи, ну и потом выключить свет. В общем, такая контрольная проверка. Душ состоит из таких типа закрываемых кабинок на четыре-пять человек каждая. Не знаю почему. Я не архитектор годов так шестидесятых-семидесятых, мне сложно понять эту логику.
На мой взгляд, или общий душ или персональные кабинки. Ну да ладно, не важно, отвлеклась опять. В последней кабинке течет вовсю вода, заскакиваю закрыть и тут же вылетаю, прикрывая за собой дверь. Какой-то пацан, закрыв глаза, стоит прижавшись к стене и наяривает там себе.
Да ладно какой-то! Все ты успела разглядеть – надо говорить как есть!
Не какой-то, а твой Вениамин и стоит. И наяривает он себе не маленький стручишко в кулачишке. Там тоже нормально отросло уже. Так, что аж второй рукой вроде как помогает. Я же, вместо того, что бы уйти, почему-то стою в шоке так же у прикрытой двери и лихорадочно соображаю.
Здравомыслие говорит – выходи быстрее, пока не поймали. Громко заходи и спрашивай – есть ли кто. А если есть – пусть заканчивает мойку и на выход с вещами.
А похотливый рассудок нашептывает – да загляни еще разочек, он же ничего сейчас не слышит и не видит. Когда еще на такое сама посмотришь? Да и рисовала же себе картинки, как в лагере с кем-то знакомитесь, чего-то с этим самым знакомцем делаете. Вариантов-то как бы не вагон? Лучше физкультурник с перегаром? Тем более, что он даже намекал.
Ну, вот кого бы вы послушались, будучи такой примерной девочкой и вообще старшим пионервожатым? Правильно! Черти — они именно в тихом омуте…
Поэтому я, не поднимая шума, тихонько приоткрываю еще раз дверь. В образовавшуюся щель вижу, что пацан весь в процессе. Не только руками, но и активно двигает тазом. Удивляюсь скорости движений рук. Будь палочка эбонитовой, как на уроках физики, можно было бы снабжать энергией небольшой поселок или наш же лагерь.
Но это сейчас смешно. А тогда я стою потерянная, одной рукой проводя в задумчивости по бедру, вторая сама тянется к груди. Хочется куда-то прислониться, а еще лучше прилечь. А еще лучше – зайти бы…
Дура, что за фантазии! Сейчас бы так сказала. Особенно после того, как он, застонав, выплевывает на противоположную стенку порцию семени. И еще и еще, уже не так далеко и обильно. Тут же споласкивает конец и выключает воду.
Вот теперь действительно — дура! Метнусь на выход – услышит шаги. Да и не успеть – метров десять не меньше! Останусь у двери – вообще пиздец! Вваливаюсь в соседнюю кабинку и вжимаюсь в угол у двери. Только бы пронесло! Больше никогда-никогда! Только бы не поймали! Вот позорище будет, если всплывет. Старшая пионервожатая лагеря подглядывала за мальчиком из своего отряда в душе! Дура я дура, не могла посмотреть по-быстрому и свалить по-тихой под шум воды?
Я не дышу, но такое чувство, что стук сердца можно засечь аж на улице. На удивление Веня не только не слышит меня и не видит – спокойно проходит мимо, вытирается-одевается, хлопает входная дверь. Уффф…
Я спасена! Ура! Жизнь снова открывается новыми красками!
Выжидаю время, отключаю свет и возвращаюсь к себе. Казалось, что меня уже все потеряли, должно было пройти не меньше получаса. А меня не было минут пять-десять. Никто даже не обратил внимания.
Вечер, детвора снова начинает уговаривать меня на поболтать. Вообще-то у меня были другие планы. Мне хочется в постельку и помечтать. Зрелище все еще стоит перед глазами – не отогнать.
Можно представить что уже я, как те мажоры из первого и второго, помогаю намыливать ему спинку. Почему только они своим девчонкам? Чем я хуже? Я тоже могу. Вон Веня какой большой – мыть не перемыть. Или лучше он мне? Или по очереди? И не только спинки. Попку, например, булочки сладкие.
Хорошо, что пионеры выдергивают меня из не в меру расшалившейся фантазии. Однако как рассказчик я сегодня не очень. Меня хватает только на начало, дальше они уже сами. Я только не даю остывать супу в горшке, если возникают паузы.
И да. То ли темнота в комнате тому виной, то ли то, что произошло совсем недавно в душевой – я не отказываюсь укрыть ноги предложенным одеялом. Вениамином, кем же еще? И сегодня у меня нет сомнений, что его левая нога не просто так слегка двигается вдоль моей, постепенно прислоняясь вплотную.
Не в этот вечер, и, даже возможно, не в следующий, поначалу очень и очень осторожно, присоединяется рука. Скорее даже кончики пальцев проверяют границы дозволенного. Рука всей пятерней ляжет, и будет поглаживать уже поздней.
Я совсем не надеваю вечерами брюк или каких-то других штанов. Потому что знаю, что снова вечером будут рассказы. Я буду в его кровати, а он все смелее и выше будет проводить рукой по бедру, забираясь постепенно под край юбки или платья.
Иногда я могу найти в себе силы, что бы начать соблюдать видимость приличий, уйти и встать, например у окна. Твердо решить для себя, что с этими играми нужно завязывать. Иногда присяду на другую кровать. Но следующим вечером опять забраться к нему пусть в ноги, но в такое манящее тепло общей постели.
Особенно трудно отказаться, если, как сегодня, он разворачивается слегка полубоком, сползая еще глубже под одеяло. Его оттопыренные трусы касаются моей ноги, а рука скользит все дальше и дальше… Переходя условную линию приличий. Линию верхней одежды. Все ближе приближаясь к совсем уж неприличной границе – нижнего белья.
Ничего не могу с собой поделать в такие моменты. Сама подаюсь навстречу – так же постепенно вползая ногами все глубже под одеяло, не чувствуя, как сама собой собирается юбка вверх, упираясь в спинку кровати самой верхушкой спины.
Боже, если бы вы знали, как мне хотелось тоже пропустить хоть ненадолго, хотя бы одну руку, но так же под одеяло. Понятно, что темно и меня никто не увидит. Но тут играет роль не соблюдение внешних приличий. Какая-то внутренняя ломка. Думаю, что даже тогда, я стою на грани. Еще небольшой решительный шажок и все – в тот самый омут с головой. Тихий…
В котором, все, самые внешне правильные девочки, и взращивают свое желание. Вожделение. Похоть. Которая часто принимает самые извращенные формы. И главным становится только одно: «Лишь бы никто не узнал». «А что люди скажут?»
И я, вся такая великовозрастная, но все равно дуреха, еще два раза пробираюсь в душ для того, что бы якобы все отключить. А на самом деле подглядывать за этим дрочером. Стыдно признаться, остро осознала это в последний раз — я хочу попасться. Не директору, конечно. Ему. На глаза, случайно, ненароком. Что бы узнал, что тоже хочу. Загляни в соседнюю кабинку – вдуй уже этой распаленной вожатой-извращенке!
Она, если и подергается, то недолго и только для виду. А скорее сама раздвинет навстречу булки.
Но нет. В нашем дневном поведении вообще нет ничего, что могло бы навести на мысль о вечернем. Даже физкультурник шары подкатывать перестал, полностью переместив внимание и все свое свободное время на дородных столовских поварих.
Так бы мы и разъехались по домам. Каждый, оставаясь наедине, мечтая и представляя нашу реальную встречу. Громко дыша и разметавшись по постели. Нет, надо говорить как есть. Какую встречу? Еблю. Или тогда уже появилось это новомодное слово — трах? Не помню.
И не продвинувшись на самом деле дальше того, что сейчас бы назвали петтингом.
Если бы не случай.
Я давно уже сплю в ночнушке на голое тело. Мне и раньше всегда больше нравилось спать без трусов. Тем более под одеждой не видно же. А тут каждый вечер такие фантазии! После которых, вздохнув и вытолкнув в последний раз с силой воздух из легких, вытягиваешься расслабленной и… Удовлетворенной? Не… Разрядившейся, но вряд ли удовлетворенной…
Если не заснуть, через полчаса захочется еще.
Хорошо, что засыпается после такого практически сразу. Меня из сна выдергивает громкий шепот и тормошение за плечо:
— Ну просыпайтесь же!!! Он опять пришел, мы его поймали и не выпускаем!
— Кто пришел? Кого поймали?
Я даже не сразу понимаю кто передо мной и вообще где я. А, в лагере же! А это та самая мелкая егоза. Как же все же ее звали? Имя какое-то редкое, не на слуху. Алина, Альбина? Не, чет другое…
Она чуть не силком тащит меня из постели, я практически на автопилоте иду за ней в спальню девочек.
Ожидаемого поначалу шума и криков нет. Как и яркого света. Вы ж мои умницы! Скандал мне, например, вообще не нужен. Хорошо девчонки, видать, и сами это сообразили.
Да и виновник вроде не дергается. Сидит на нем сейчас человек шесть. Не до дерганий.
Ну и кто это был? Правильно! Он самый!
— Ты! Ходячее недоразумение – быстро ко мне в комнату. Сиди там тихо! И молись, что бы дело ограничилось только вышибанием тебя из лагеря, жалобой родителям и в школу. Без привлечения милиции. Брысь!
— Девочки, как все произошло, что вообще здесь было?
Мы забираемся на стоящие рядом кровати. И собираемся в такой типа кружок. Из многословных, путанных объяснений выясняется… Ничего не выясняется. Точнее выясняется, что ничего не было. Нет надо по порядку.
Кто-то (так и не выяснилось) все-таки открывал запор на двери с внутренней стороны. Не каждую ночь, но бывало. И Веня тихонько крался по спальне. Кого-то потрогает. К кому залезет рукой под одеяло. Кого приобнимет, устроившись рядышком на одеяле. О кого-то потрется.
В этот раз он залез уже под одеяло, только обнялись и тут их застукали. Аминка говорит (о, Аминка же — вот как егозу звали!), что это она их застукала. Аня (та девочка к кому залезли — типа пострадавшая), говорит, что сама в этот момент его почувствовала – столкнула с кровати и навалилась. Ну, тут и остальные подоспели.
Уф! Я-то думала, он кого сильначать начал. Да или по взаимному согласию – тоже не особо хорошо. Но девкам, конечно же, ничего такого не говорю, слушаю, соглашаюсь и решаем, что нам дальше делать
— Не надо в милицию
— И позорить не надо
— Давайте дадим ему шанс
— Он на самом деле хороший
— Хоть тормоз и дурачок (хихикают все)
В общем, девчонки единодушны – отругать, можно даже наказать. Но сохранить все в тайне. Никому не рассказывать. «А если он, еще хотя бы разочек, мы его тогда!…»
Стоит ли говорить, какой камень у меня с души свалился…
Поклявшись еще раз хранить все в тайне (ох уж эти девичьи тайны!), отправляемся спать. Ну, а я на воспитательную беседу.
Ё-мое! Кажись, все ж перегнула палку. Парень растоптан, убит. Сидит в одних трусах на койке, боится поднять глаза. И плачет? Плачет…
Мне не ругать, жалеть его хочется. Тем более остыла уже…
Ну что он мог сказать в свое оправдание? Нет, я его еще немного постращала для начала, что б не расслаблялся. И потихоньку озвучиваю наше решение как свое собственное. Что поговорю с девочками, если он обещает себя хорошо вести. Уговорю не сдавать его ни милиции, ни родителям, ни даже своим же пацанам.
А он чет совсем раскис.
Эко пробрало его. Рыдает, что твой теля. Хорошо не в голос
— Ну, все, все – пересаживаюсь к нему на кровать, глажу по спине, а затем и вовсе прижимаю к себе двумя руками, обнимаю. Только сейчас обратив внимание, что и так не длинная ночнушка, обернув круглую попку едва дотягивается до средины бедер. Да и сисяндры просвечивают сквозь ткань, почти их не закрывающую. Он лицом лежит почти на них. Это у девочек темно было. В своей комнате настольную лампу-ночник включить я тогда успела.
Сквозь рыдания можно разобрать, что больше никогда. И вообще он думал, что им самим нравится. И вы такая хорошая, как моя мама. И, и, и…
Постепенно успокаивается, поднимает зареванное лицо, смотрит своими красными опухшими глазами и. .. Не знаю…
Как наваждение…
Я реально почувствовала себя такой повидавшей все в жизни… Учительницей или на самом деле мамой, что ли? Мне хочется дать ему ту любовь, то спокойствие, которого он так ищет. Мне хочется его поцеловать. Он и сам тянется ко мне. И я целую его прямо в губы. Нет, не тем ужасным растиражированным поцелуем.
Нет, просто слегка касаюсь его губами. И он тоже. Я чувствую его горячее дыхание. Чувствую его запах. Такую мягкую кожу лица. Мне хочется провести рукой по щеке, зарывшись пятерней в волосах. Он пропускает одну руку мне за спину, не отрывая от меня своего лица. Чуть приоткрываю губы ему навстречу. И еще немного и еще. Еще и еще.
Я тоже хочу любви. Мне кажется, что это именно она.
На столе стоит старая лампа, которая почти не дает света. Но даже ее кажется уже много, когда я, решившись, снова открываю глаза.
— Забирайся в постель. Поспишь сегодня здесь, со мной. Я сейчас. Не лезь больше к девочкам.
Выхожу осторожно из комнаты. Вначале в девчачью спальню. Пробую зайти – заперто. Хорошо. Прислушиваюсь – тихо. К мальчикам – все спят. Сворачиваю одеяло горбом на Вениной кровати. Конспираторша…
Возвращаюсь к себе, запираю дверь, выключаю лампу и ни слова не говоря, забираюсь под одеяло прямо на него сверху. Целую, чувствуя как напряженные сосочки груди приятно сквозь тонкую ткань, касаются его согревшегося тела. Как постепенно ночнушка под его руками собирается все выше вверх, оголяя бедра. И попу. И спину. А теперь еще и грудь. Давно сама пытаюсь нащупать свои жаждущим лоном то, чего так долго хотела. Он без слов понимает меня, вытягивает вниз руки и приспускает трусы. Вот оно! Дааа… Опускаясь на выдохе – так сладко! Еще и еще:
— Только это будет нашей тайной, обещай.
Еще одной тайной…