— Скоро праздник, – сказала Людочка Шенгелия. – А у нас ничего не готово.
— Ну как не готово! – ответил ей Вовка Макаров. – Я могу на аккордеоне сыграть, ты – на пианино, споем что-нибудь в два голоса. Вот и сляпаем концертик к Восьмому Марта.
— Вот именно, сляпаем, – задумчиво сказала Людочка, Людмилка, Люсенька. – Ты приходи завтра с инструментом в актовый зал, поиграем…
— Так завтра воскресенье!
— Вот и приходи. Никто мешать не будет.
Она склонила голову к плечу и внимательно посмотрела на Макарова громадными карими глазами. Потом перекинула со спины на грудь толстенную косу и начала перебирать ее тонкими длинными пальцами, словно в волнении. Вовка едва сдержался, чтобы не накинуться на Людочку и не зацеловать ее пухлые губы.
— Приду, приду! – заверил ее Макаров. – И аккордеон принесу.
— Тогда до свидания! – сказала Людочка и на прощание протянула ему нежную теплую ладошку…
Вовка вышел из школы и вдохнул морозный воздух, падал снег, мела поземка. Весной и не пахло…
А на следующий день все переменилось! За ночь потеплело градусов на десять, и термометр за окном показывал уверенный плюс. Под окнами недавно проехала машина, оставила темные колеи, и вдоль них уже бежали ручьи! Весна, что ли?
— Да, Вовик, весна!
Сзади неслышно подошла мама, босая и теплая, обняла Макарова, прижавшись к его спине маленькими мягкими грудками, и прошептала еще раз:
— Да, весна!
И добавила:
— Я пойду полежу еще, а ты возьми в холодильнике.
Она зевнула и отправилась досыпать.
Вчера Макаров маме все уши прожужжал о сегодняшней репетиции с Людочкой Шенгелия, а потому завтрак был готов с вечера, и смиренно ожидал в холодильнике, чтоб его съели: омлет, хлеб с маслом, гречневая каша на маленькой сковородке, и домашняя простокваша. Все это показалось необыкновенно вкусным, и Вовка, посматривая в окно на золотую зарю, сметелил все за десять минут. И начал торопливо собираться, то и дело, поглядывая на часы с пионером на циферблате.
Первым делом Макаров вытащил из-под дивана тяжеленный аккордеон в футляре и брезентовом чехле, отнес в прихожую и поставил возле входной двери. Затем, немного подумав, надел синие плотные лыжные брюки с начесом, зимнюю куртку поверх клетчатой рубахи и шапку-ушанку. Потом подошел к матери. Она, положив голову на локоть согнутой руки, спала, еле слышно посапывая, и Макаров не стал ее будить.
А на улице уже слепило солнце, выпавший накануне снег заметно осел, и дворничиха тетя Лена, нарушая утреннюю тишину, вовсю орудовала железной лопатой, вычищая узкую дорожку посреди заснеженного тротуара.
— Здрасте, теть Лен! – первым поприветствовал дворничиху Вовка.
— Доброе утро, сынок! – прекратив на время «раскопки», ответила тетя Лена. – Весна, что ли?
Она, опершись на черенок лопаты, смотрела из-под руки на яркое небо и на блестевший под солнцем снег.
— Ты куда это с чемоданом?
— В школу.
— Так сегодня выходной! – удивилась дворничиха. – Школа не работает!
— У нас сегодня репетиция, – солидно ответил Макаров. – Праздничный концерт готовим.
— А, ну тогда иди, – сказала тетя Лена и снова взялась за лопату.
Макаров тащил свой инструмент, шлепая по раскисшему снегу уже без разбора, и, когда подошел к школе, сильно засомневался, что там кто-нибудь есть. Но как, ни странно, дверь была не заперта, а прямо напротив входа сидела директор школы Матрена Семеновна!
— Здравствуйте, Макаров! – сказала директор. – Больше никого не будет?
— Здравствуйте, Матрена Семеновна! – ответил несколько опешивший Вовка. – Наверное, все.
Он и забыл, что Матрена жила при школе в двухкомнатной квартире с отдельным входом, а она сидела на банкетке в халате на пуговицах, попросту, по-домашнему, и играла связкой ключей.
— Так я запру?
— Конечно, – сказал Макаров и заспешил к лестнице, перехватывая на ходу тяжеленный аккордеон в другую руку. А Людка уже играла…
Кругом тишина, пусто в сумрачном зале…
Быть может, забыли и мне не сказали?
О том, что сегодня концерт отменили
Афишу не сняли, отклеить забыли?
Один я пришел и устроился в кресле,
Но, может, не будет, ах, если, ах, если…
И нет никого на пустынной эстраде…
Но кто-то вошел где-то сбоку и сзади.
И стук каблучков, шорох длинного платья,
И весь напряжен, ожидаю опять я!
Прошла в двух шагах, в темноте не заметив,
Открыла рояль (вдруг прогонит при свете?)…
Над сценою свет сам собою включился!
А сердце стучит, чуть инфаркт не случился!
Но взмахи ресниц (неужели все снится?),
И белые руки, как белые птицы…
О, чудо, о, звуки как отзвуки рая –
Она для меня лишь Шопена играет!
Вот такой стишок сочинит Макаров через много лет и посвятит его Людочке Шенгелия, а пока он стоял у дверей актового зала и слушал, поставив аккордеон на пол. Он и не думал ни о сиськах, ни о волосиках, ни о том, что таится у каждой женщины под этими волосиками, а член его напрягался и вставал, растягивая податливые лыжные брюки. Людка играла все громче, а член вставал все сильнее. Этого Вовка выдержать уже не мог, а потому резко дернул за ручку входную дверь в актовый зал, громко хлопнув ей о стену. И Шенгелия перестала играть, а Макаров, подхватив аккордеон, вошел в зал, четко печатая шаг.
Людка сидела, откинувшись на спинку стула, и потирала кисти рук.
— И что это было? – спросил Макаров у пианистки.
— «Поэма экстаза» Скрябина в переложении для фортепиано. Ну, как?
— На слух мешанина, но пробирает до кишок и ниже.
Она была в какой-то домашней затрапезине: в белой шерстяной кофте и черных шароварах.
— Значит, ниже? – спросила Людка и покосилась на Вовкины вздыбленные лыжные брюки.
— Ага! А ты ничего не почувствовала?
— Меня другая его вещь заводит. Хочешь, сыграю?
Макаров кивнул. Людка снова заиграла, на Вовкин неискушенный слух, такую же галиматью, как и совсем недавно, тут же покраснела и перестала стучать по клавишам.
— Прямо в жар бросает! А тебя?
— Не особо. «Экстаз» лучше.
— Ну, не знаю…
— У нас пол разный. Может, поэтому?
— А мне даже жарко стало! – сказала Людка, оттягивая ворот кофты и отдуваясь. – Может, снять?
— Снимай, – с деланным равнодушием сказал Вовка и отвернулся.
— И брюки?
— И брюки. Мне-то что…
Людка шуршала одеждой совсем недолго, а когда она разрешила повернуться, Шенгелия снова сидела на стуле, и не голая, и не в рубашке или комбинации, а в очень симпатичном платьице гофре в крупную клетку с узким пояском. Вовка с облегчением вздохнул:
— Тебе идет! Красиво!
Людка обрадовалась похвале, вскочила и начала кружиться, как девочка из первого класса. Замелькали белые трусы, и Макаров закрыл глаза.
— Вовка, тебе тоже жарко? – пропела Людка. – Ты весь красный!
Тут-то Макаров обнаружил, что он все еще стоит в зимней куртке и шапке, и держит в онемелой руке футляр с аккордеоном. Поневоле будешь красным!
— Спасибо, Люд! Это все от музыки, себя забыл.
Вовка поставил инструмент на пол, снял шапку, куртку и положил все на стулья в глубине сцены. Потом водрузил на столик рядом с пианино футляр с аккордеоном и начал расстегивать тугие пуговицы на чехле. Долго расстегивал, Людка даже устала смотреть и дважды порывалась Макарову помочь.
Наконец Вовка расстегнул блестящие чемоданные замки, извлек инструмент и накинул на плечи ремни. «Я сыграю плясовую!», – объявил он, нажимая клавиши регистров. Короткое вступление, и Макаров заиграл «Светит месяц, светит ясный». Простая вещица, но заводная, особенно если слушатели в подпитии где-нибудь на свадьбе.
Вовке довелось как-то играть на свадьбе. По малости лет водки ему не налили, отбоярились лимонадом «Буратино» и селедочкой с лучком и картошечкой с растительным маслом. Но зато Макаров принес домой и отдал маме первые, честно заработанные деньги – целых три рубля! И был счастлив! А про то, что свадьба закончилась дикими «половецкими» плясками с засовыванием рук за лифчики и хватанием женщин за мяконькое, он не сказал. Да мама и сама знала…
Кажется, Людочку плясовая не тронула, потому что, едва Вовка закончил играть, она задумчиво сказала:
— Надо бы шариков купить для антуража.
— Я куплю! – с готовностью ответил Макаров.
— Я сама куплю. Ты в прошлом году покупал. Позорище вышел!
В прошлом году действительной вышел позорище, тут не поспоришь. К танцам под радиолу они тоже хотели купить шариков, да Макаров позабыл. Он метался по микрорайону перед самым праздником, и ничего! Тогда он пошел в аптеку, где долго мялся и краснел, пока вымолвил заветное и запретное:
— Презервативы. Десять…
И стушевался.
Вовка как-то видел по телевизору, как в передаче «Здоровье» один корреспондент вел трансляцию с завода резинотехнических изделий про проверку электроникой этих самых изделий. Ему отвечала дородная женщина в синем халате и белой косынке. При этом она улыбалась и хихикала, как девчонка-подросток, у которой спросили: «Откуда дети берутся». А потом она сказала, что вместо электроники можно просто налить в презерватив аж ведро воды, и он не порвется. Или просто надуть воздухом.
Когда же аптекарша грозно высунулась в окошко и спросила: «Зачем тебе столько, мальчик?», Вовка просто надул губы и изобразил бога Борея, дувшего, как на картинке, в паруса Одиссея.
Вешать порнографические шарики доверили, как самому длинному, Сашке Капко. Поскольку «Огонек» планировался в кабинете литературы, где почти под самым потолком были развешаны портреты разных писателей, он там «шарики» и развесил, зацепив за гвоздики. Вовка надувал, Юрка Ефимов завязывал красной ниткой, а Сашка вешал. Портретов было мало, презервативов много, и каждому писателю досталось по два шарика, а Льву Толстому даже три. На что он взирал неодобрительно из-под кустистых бровей.
Евгеша, завуч и литературша в одном лице, сначала хотела разозлиться, а потом долго смеялась, тыкая пальцами в портреты под потолком и хлопая по широким бедрам руками, как птица крыльями. А Вовка вяло оправдывался, повторяя: «Так цветных же не было!». А «шарики» все-таки пришлось снять…
— А где ты их возьмешь в таком количестве? – нахмурив брови, спросил Макаров.
Папка у Людки Шенгелия работал, наверное, магом и волшебником. В прошлом году он «доставал» мимозу девочкам и гвоздики учителям, а в позапрошлом приволок целую коробку разноцветных носков. Вовка так и спросил:
— Он у тебя не старик Хоттабыч?
Людочка вдруг сделалась очень серьезной и спросила:
— А ты никому не разболтаешь?
Вовка чуть было не сказал: «Бля буду!», но ответил по-другому:
— Могила!
— Ладно! – успокоилась Шенгелия и выдала Вовке «страшную» тайну: ее отец торговал цветами на Черемушкинском рынке и мог достать все на свете.
При этом она страшно покраснела и даже кусала палец.
— У нас всякий труд в почете! – заверил ее Макаров и начал играть «Вальс цветов» Петра Ильича Чайковского.
А потом Людка сыграла и спела романс Сергея Рахманинова на стихи Федора Тютчева «Весенние воды», очень прилично спела, и тогда Вовка понял, что концерт к празднику «Восьмое марта» у них получится.
Затем Макаров сыграл вальс «Амурские волны», но Шенгелия сказала, что этот номер не пройдет, потому что там про какой-то гаолян и могилы. Тогда Вовка заиграл другой вальс, тоже про воду, но в Дунае, и Людка закружилась, размахивая руками. Понравилось!
Когда они пошли по домам, сначала к Вовке занести аккордеон, а потом к Людке – проводить, хотя дороги было на воробьиный скок, уже темнело, а дворничиха тетя Лена уже перебросала весь снег за бордюр, и стало чисто и немного скользко, потому что подморозило. Где-то уже слышалось «кар-кар», и Вовка сказал:
— Слышишь? Грач! Весна!
Затем они пошли на набережную, где по темной воде плыли льдины, гулко сталкиваясь и шурша о бетонные берега, и там, прижав Людку к чугунному ограждению, Макаров впервые ее поцеловал в пухлые губы. И она не отстранилась!
Праздничный «Огонек», несмотря на усилия Вовки Макарова и Людки Шенгелия, все-таки состоялся. И играть, и петь им не пришлось, потому что Володька Синяев принес лампы и починил радиолу. И, хотя они не пели и не играли, танцевать можно было до упада под пластинки и музыку радиостанции «Маяк», а еще можно было пить лимонад, есть эклеры и целовать под лестницей сладкие от крема Людкины губы…