Всю свою жизнь, а точнее, сколько я себя помню, мама все свои действия подавала под эгидой нашего, а не ее, блага и поддержания семьи. Все, даже свои личные неприкрытые потребности и желания.
Поддержание порядка в доме? Ради нас с отцом, конечно же, чтобы именно мы жили в уюте и комфорте. А вот ее этот уют и комфорт, будто бы, и не касался вовсе. Ежемесячные абонементы в зал и бассейн? При мне она говорила, что ради здоровья, в отсутствии меня, что ради восстановления фигуры после родов и поддержания… желаний папы. То, что это весьма и весьма повышало ее самооценку и тешило либидо, путем ловли многозначительных взглядов со стороны прочих посетителей, она, конечно же, тактично опускала. Готовка каждый Божий день?
Для утоления наших с папой нужд, опять же, чтобы именно мы были сытыми, и никто ни в чем не нуждался. А сама она, думается, не ест, да? Или ее это, в очередной раз, не касается? Бесцельное блуждание по различным бутикам длинную в день с маленьким уставшим ребенком под руку? Аналогично – ради экономии, и чтобы не беспокоить подобными пустяками отца. Встречи с подругами? Думаете ради собственного душевного равновесия и отдыха? Ха, не-е-е, как бы не так. Конечно же, ради спокойствия мужа. Дабы не мешать, не отрывать его от его бесспорно важных дел.
И все бы ничего… если бы все мамины увлечения, все ее желания, все потребности не посыпались изрядным слоем жертвенности, крайней необходимости и умеренного преувеличения, настолько сильно запутавших и приковавших отца, что, честно говоря, можно было бы очень долго размышлять на тему того, кто же действительно был жертвой в подобной паутине… Человек который всегда что-то должен своему партнеру? Даже за то, что делается ради благополучия их обоих? Или, быть может, человек из раза в раз выбирающий именно подобный подход из всех доступных? Ради чего? Банальной ли выгоды? Или же, наоборот, дабы иметь хоть какой-то аргумент дающий возможности делать хоть что-то в бескрайнем море ответственности и обязанностей?
Я не знал правильных ответов… да, возможно, я сам был заложником данных весьма запутанных хитросплетений желаний и уступков, но разбираться в этом и тем более вставать на чью-либо сторону я не хотел. Все это выглядело для меня одинаково… неправильно и наигранно. Да и, в конце концов, каждый все равно получал, видимо, то, чего хотел.
Ну, кроме меня.
Я в эту паутину встрял гораздо-о позднее и, увы, места для моих интересов и моей свободы, к тому моменту, уже не осталось.
Мама, уволившись с работы и, после родов, так и не начав работать сызнова, якобы полностью посвящала себя мне, заботясь, оберегая и направляя в «нужное русло». И настолько все это исходило от любви и искреннего желания блага, что в мгновение ока переросло в гиперопеку, золотую клетку с которой отец уже ничего не мог сделать… или не хотел, позволил матери самолично планировать и строить, строить и планировать всю мою жизнь, что, по итогу и привело к моему столь отстраненному отношению, упомянутой выше ревнивой защите личного пространства и обоюдной агрессии, непременно сопровождающей все наши ссоры.
Однако, не смотря на некую регрессию во взаимоотношениях, у мамы с папой все было хорошо. Да, были ссоры, недопонимая и конфликты, порой затягивающиеся на несколько дней… но они любили друг друга и всегда приходили к понимаю… были друг другу надежной опорой и поддержкой… как думалось мне…
— ДА-ДА!! ДА-А-А-А… — донеслось из темноты ночи и соседская кровать вновь со всего размаха брякнулась об общую стенку.
БУМ
— Да чтоб Вас… — процедила тетя, резко вырванная из мутных сновидений.
Голова у нее ужасно гудела от опрокинутых накануне «парочки чарок», а перед глазами все кружилось и плыло в уродливом, ужасно бесящем вальсе.
— О-ох, да он ее там режет что ли? Дим… Ди-им! – недовольно зашипела она, надеясь хоть с кем-нибудь разделить накопившуюся желчь.
Тишина.
Приглядевшись, тетя увидела, что кровать племянника пустует, обдуваемая разбушевавшимся ночным ветром через приоткрытую дверь балкона. Изредка поблескивает то ли отражением луны, то ли оповещением о входящем сообщении темный прямоугольник телефона. Небрежно валяется где-то рядом на полу остывшее одеяло…
«Наверное, в туалет приспичило», — подумала тетя, поворачиваясь на другой бок в очередной попытке забыться и заснуть. Звуки страсти из соседнего номера затихли и до тетиных ушей наконец вновь долетел мерный стрекот цикад, что так успокаивал ее, медленно погружая в сон…
Залаяла собака. Очередной порыв вновь радостно пробежался по кронам деревьев, шелестя зеленой листвой, да поигрывая сочными, свежими плодами манящими своими яркими красками где-то там, за высокими, витиеватыми заборами разнообразных домов.
Сон было уже начал брать свое, заплетая мысли в чудаковатый калейдоскоп, как вдруг… скрип. Где-то близко, совсем-совсем уж рядом. Затем шлепок.
Тетя встрепенулась, подняла голову, но тут же вновь уткнулась в подушку, стараясь не выдать себя. Плавно приоткрыв дверь и опасливо озираясь по сторонам в комнату, едва слышно, протиснулся ее племянник, тут же устремившийся в сторону туалета.
Вышел быстро. Так же тихо прочапал к своей кровати и, стараясь не шуметь, лег, с головой укутавшись в одеяло. А она улыбнулась, не проронив ни слова и наконец давая себе спокойно погрузиться в сон.
Ветер стих. И снова затрещали цикады.
Мама очнулась, когда за окном все еще было темно.
Белоснежный полумесяц окончательно скрылся за покровом туч и теперь ничто не озаряло номер, пропитанный запахом разгоряченных тел, влажной ткани и притихшей похоти.
Ничего не изменилось. Она все еще лежала на разворошенной кровати, в луже собственных испражнений, прижатая и скованная Денисом, едва слышно посапывающим на ней. Она чувствовала, как медленно вытекают из его открытого рта слюни, скользя по ее стонущей от боли груди, которую юнец использовал вместо подушки. Чувствовала, как теплой струйкой они стекают по ее телу, вырисовывая странные узоры и, словно небольшой ручеек, впадая в мутное озеро, разлившееся меж вывороченных простыней.
Стянутый практически до самой попы кружевной пояс, чудом пережившие бурю страсти подвязки и впивающиеся тонкой резинкой в опухшие ляжки чулки, все было пропитано ее мочой… грязью… ей было так стыдно за все… за то, что она позволила, как себе так и этому дерзкому, обнаглевшему пареньку… ее воротило от самой себя, стоило только чуть задуматься в вязкой тишине… и… при этом… ей… ей было так хорошо, как, верно, никогда не было.
Она попыталась пошевелиться, и тут же очередная доза возбуждения заставила ее дернуться и сдавленно застонать, нет, скорее даже заскулить от нахлынувшего жара. Он все еще был в ней. Член Дениса, разморенный теплом, которым он так грубо и жестоко завладел, изредка сокращался, терся о стенки ее влагалища принося неописуемое удовольствие напоминанием о том, кому она сегодня принадлежит…
— Боже, сколько раз он кончил? – пронеслось у мамы в голове, — Сколько мы так… сколько времени?
Потревоженный ее жалкими потугами выбраться, Денис, недовольно причмокнув, поднялся на руках, повернул голову в другую сторону и снова повалился на мамину грудь, при этом не забыв, резким движением таза, поглубже вогнать изрыгающего смазку дружка.
— А-а-ах! – вырвалось у мамы откуда-то из груди.
Она невольно запрокинула голову, в легком трепете послушно насаживаясь на член любовника.
Медленно тянулись сладостный мгновения.
Обхватив Дениса руками, прижав его к себе, к своим истерзанным грудям с постепенно твердеющими сосками, к теплому животику в недрах которого пульсировала ее главная награда этой ночи, к самой себе, готовой снова и снова дарить ему свою ласку, свою любовь, свою… покорность… она затихла, силясь сдержать вырывающиеся наружу стоны. Она не хотела будить его. Она… мысли путались в ее голове. Было очень сложно переключится на что-то другое. Не концентрировать всю себя на сладком и желанном члене, пронзившем ее, заставившем ее кричать о своих пороках на всю гостиницу, унижаться и умолять…
Возможно, это было вызвано искренней тягой подольше замереть в столь блаженном моменте. В моменте, где она может позволить себе все. Позволить себе упасть настолько низко, быть униженной, использованной… и при этом награжденной именно тем, что ширилось в ее влажном нутре, в изнурительном желании вновь спустить свои сладки соки. Возможно… а возможно, это был страх. Страх рано или поздно не совладать с охваченным страстью и яростью жестоким, сильным юношей, в порыве наслаждения терзавшим ее и все ее тело.
Боль жгла. Мама чувствовала каждый шлепок, который подарил овладевший ей юноша, каждую сжатую мякоть ее неидеальных форм, каждый укус… и, в особенности последний. Болезненный урок подчинения. Эффектный шах и мат, которым он выиграл схватку с ней. Загнал ее под себя, заставив дрожать и течь в немом исступлении, унизительно проиграть, опустившись в его глазах до жалкой, мечтающей только об оргазмах шлюшке, с криками наслаждения обоссавшейся под бесспорным победителем…
«Так продолжаться не может», — вдруг решительно обратилась сама к себе мама. Она должна… должна вновь взять инициативу в свои руки. Вернуть… положение. Она женщина. Ухоженная, воспитанная женщина, великодушно подарившая неокрепшему поклоннику возможность быть с ней… на краткий миг. На эту ночь. Это он должен трепетать в ее присутствии, от самой макушки до пальцев ног благодарный возможности трогать ее, целовать ее… он должен заходиться в экстазе от одной только мысли, что ему будет разрешено прикоснуться своим… собой, к ней. К женщине его мечты.
Все эти переписки холодным тоном, все заигрывания на грани, все поощряющие уступки с ее стороны. Это она диктует правила игры. Она позволяет ему сделать шаг. И именно такой, какой хочет она. И… и сегодня… все это тоже, только лишь с ее согласия. Это она позволила. Позволила ему добиться ее… но никак не подчинить… и не сломать.
Собравшись, взяв волю в кулак, мама чуть приподнялась на полусогнутых руках и… спящий юноша покачнулся, сползая ближе к ее горлу и невольно проскальзывая глубже. Неопадающий член мягко хлюпнул соками где-то в глубине женского тела и тут же выгнулся, впившись раскаленной головкой во влажную стенку лона.
Мама плавно опустилась… крик наслаждения клокотал в ней, но она держалась… пока держалась…
— Не сейчас, — шептала сама себе мама, — Я… я… не проиграю снова… я…
Все снова поплыло перед ее глазами.
— Немно-о-ого, — выдохнула мама, — Только немного… о-о-о, Боже… да-а-а…
Кое-как уперев ноги, мама принялась слегка приподниматься и тут же опускаться, стараясь удовлетворить свои низменные желания как можно более нежно и плавно, дабы не разбудить Дениса. Смазка, периодически размазываемая страстными поцелуями ее половых губ, уже практически полностью облила готовый взорваться в любую минуту член юноши и теперь он с легкостью скользил в ней, пусть и совсем немного, но, меж тем, все же яркими вспышками взрывая в голове женщины фейерверк из смутных образов и зарева наслаждения.
— Еще… еще… да-а, да… еще… — стонала мама, продолжая катать в собственном чреве столь желанный член, — Давай, сыночка… давай… еще…
— М-м-м, — промычал сквозь резко ставшим беспокойным сон Денис.
— Спи, сыночка… а-а-а… спи-и, — бережно погладила она его по голове, поцеловав в мокрые от ее собственного пота волосы, — М-м.. ма-амочка сама… мамочка… а-а-ах!
Она ускорилась, едва почувствовав очередной толчок. Первоначальный план все еще тускло мерцал в ее голове, готовый вот-вот потухнуть… инициатива… гордость… в обуявшем ее наслаждении все это казалось таким незначительным… таким… неправильным. Медленно, с ужасно постыдным хлюпом он выходил из нее, вытаскивая за собой небольшую лужицу соков, а затем тут же, с непроходящей готовностью, вновь устремлялся в нутро, будоража все ее сознание и заставляя молиться лишь об одном.
— Еще, сыночек, еще… пожалуйста… дай маме… дай маме…
— Мф, — вдруг резко поднялся на руках Денис, слипающимися глазами в непонимании посмотрев прямо на удовлетворяющую саму себя самку.
Ее пизда снова хлюпнула, член, прильнув к разгоряченной стенке по всей длине, прополз еще глубже, в один миг лишая ее возможности как-либо воздействовать на процесс.
— Нет… — выдохнула она, — Нет… пожалуйста! Денисочка…
— Что ты… – нахмурился юноша, мечась взглядом по потному телу взрослой женщины, — Это ты меня вот так вот будишь?
— Сыночка, — выдохнула мама, не понимая, поступила ли она плохо или хорошо в его глазах, — Зайка, пожалуйста… прошу тебя… мне это так нужно… прошу тебя…
Он улыбнулся. Наклонился и осторожно поцеловал причитающую женщину… свою женщину. Мама охотно ответила, покорно пропуская в себя его язык. Не сопротивляясь и не… член снова дернулся и с новой силой вошел еще глубже.
— А-а-а-а… — застонала мама, отстраняясь от властвующего в ее рте языка, который, впрочем, тут же принялся свободно гулять по ее лицу, оставляя на щеках и носике влажные следы.
— Так-то лучше, сучка… так-то лучше, — закряхтел Денис, медленно, но весьма чувственно начиная трахать завоеванную маму.
Он не останавливался. Не кончал, методично натягивая уже сдавшуюся суку все сильнее и сильнее. Мечась в изжирающей неразберихе по стонущей кровати, не в силах сдержать хаос в собственной голове, мама взвила руки куда-то вверх, обнажая подмышки… голова дернулась влево… вправо… она стонала и мычала, не узнавая своего голоса… еще… еще… еще…
— Нравится, да? Нравится? – доносилось откуда-то сверху.
Он поймал ее. Дернул за право плечо, заставляя подняться.
— Смотри, шлюшка, — кивком головы указал Денис на слившиеся в едином похотливом порыве тела, — Смотри и… а-агх… говори мне… что видишь…
— Ты ебешь меня… — выдохнула мама, не в силах нарушить приказ, — Ты… ты входишь в меня, мой сладкий… заполняешь меня… а-а-а… а-ах…
— Хорошо-хорошо, — улыбался Денис, прикрыв глаза и полностью погрузившись в процесс.
— Ты ходишь во… а-а-а, да-а-а… ходишь во мне-е… трахаешь меня… ебешь меня… ебешь… ебешь… ебешь…
Она сбилась. Дыхание участилось. Она видела, как сама подавалась ему навстречу, как он пытался снова вбить ее в кровать, прижать… всунуть так, чтобы…
— Я… а-а-ах… Боже! А-а-а… я вижу, как наши лобки целуются… вижу, как… а-а-а-а! — руки мамы подкосились, и она вновь рухнула в объятия влажной ткани.
Денис, чувствуя собственное превосходство, распалялся все больше и больше, не стесняясь выжимать из маминой дырки все возможное удовольствие. Ритм он не сбавлял, видимо наслаждаясь неспешностью неминуемого финала, но всовывал по-разному, то чуть вбок, то чуть глубже, то едва-едва погружая головку.
Он чувствовал себя королем. Полностью владел взрослой, казалось бы, самодостаточной женщиной. Брал ее, заставлял делать все, что хотел… снова и снова вгоняя свой член в ее беспокойно сжимающуюся пизду, жаждущую его, обхватывающую его… улыбался, гордясь собой, когда мама запускала руки в выбивающиеся из хвостика волосы, в жалких попытках контролировать хоть что-то… вскрикивала, мычала, бормотала, шептала. ..
— Какая же ты… какая же… — прорычал Денис, обхватывая ее и вновь принимаясь измываться над ее телом.
— Нет! Сыночка… п… а-а-а… пожалуйста, больно! Больно!
Он не слушал. Вот его губы с жадностью припадают к ее напряженной шее. Ее запах… только ее… вкус ее кожи сводит его с ума. Ее дыхание… ее вздымающийся вверх живот, в следующий миг падающий, в ту пучину, где вот-вот взорвется раскаленными потоками его член. Вот он уже страстно втягивает в себя ее сосок… правый… затем левый… впивается зубами в плечо, в ребра… его правая рука смыкается на ее шее… и…
— Д-да… Д… ДА-А-А! Д-ДА-А! – кричит мама, всем свои существом подаваясь вперед, впуская в себя на невообразимую глубину его член.
Он стонет тоже. Бьется в предоргазменном спазме, расплёскивая по ее нутру свою смазку… дергается… но с низким рыком продолжает ритмичную случку.
И все меркнет.
Мама чувствует, как где-то далеко бьется в конвульсиях ее полыхающее тело, плотно сжатое в напрягшихся руках Дениса. Как ее ноги, в спазме, пытаются сжаться, но лишь с влажным шлепком бьются о бока ее партнера. Оргазм полностью заполняет ее… затем еще… и еще… темная комната, поблескивающая в лунном свете люстра, довольный собой Денис, снова и снова наседающий на нее, выворачивающий ее…
Без чувств, мама вновь погружается в успевшее согреться озеро меж простыней, позабыв обо всем и вся… она проиграла. Проиграла по собственной глупости, в жалкой попытке получить наслаждение, уже не влезающее в ее глотку. Проиграла… проиграла…
Освободившийся от тяжкого, для юного организма, ноши, сбросив со своих плеч груз воздержания, Денис наслаждался возможностью кончать столько, сколько ему заблагорассудиться. Выдержка зрелой женщины, вымотанной и вдребезги разбитой от непрекращающейся многочасовой ебли, не шла ни в какое сравнение с силами, выносливостью, пылкостью, бьющей ключом в молодом, мускулистом, подготовленном теле. Глубоко внутри она знала это… и все же, пошла на поводу у похоти., упустив единственный шанс вернуть саму себя в своих же руки.
У мамы была возможность обернуть все в свою пользу. Сделать так, как хочет она. Вернуть статус неприступной, запретной крепости, в которой Денису лишь повезло попасть на краткий, сладостный миг.
Она бы аккуратно уложила его рядом, нежно целуя его спину, плечи… причмокивая влажными чулками, пошла бы в ванную комнату, где ее тело отмыл бы от греха, пота и заводящих запахов теплый ночной душ. Она бы привела себя в порядок, расчесала и распустила бы всклокоченные волосы… снова накрасилась бы, не забыв про так нравящуюся ему алую помаду. Надела бы тонкий пеньюар, не закрывающий ничего, а лишь дразнящий… она бы встретила его пробуждение лукавой улыбкой, играя с ним, гладя его, но не подпуская к телу… до поры до времени… она бы сама задавала настрой и такт, контролировала бы ритм и движение… вернула бы пластинку флирта, комплиментов, пошлых заигрываний… сама бы… бы… бы… бы…
Вместо этого, мама, поддавшись зуду в промежности, в очередной раз с головой ушла в сладкое забытье, все еще дрожащая от мощнейшего оргазма… или оргазмов. Она проиграла все, полностью позабыв и потеряв себя, свое достоинство и гордость, ради возможности бессильно болтаться и кричать, подобного кукле, на члене молодого, дикого, необузданного любовника.
Теперь все будет так, как захочет он. Теперь она, словно выброшенная на берег рыба, бессильно дергающаяся в унизительных спазмах, оказалась полностью в его власти, сладко и громко хлюпая пиздой на орудующем в размашистом такте члене.
Он будет ебать ее. Снова и снова содрогаясь в неистовом желании. Он будет свободно мять, облизывать, сосать и кусать ее груди, щупать и целовать ее обмякшее тело, шлепать ее по бедрам, по икрам, ляжкам… желая продлить удовольствие, он будет периодически высовывать из нее свой член, не боясь потерять инициативу, водить им по ее лицу, всовывать в подмышки, меж ног… будет дрочить ее волосами постанывая и, на пике возбуждения, смачно сплевывая на ее лицо. Будет трахать всю ночь, раз за разом разряжаясь в желанное нутро и с удовольствием смотря, как его семя медленно вытекает наружу, плюхаясь в отвратительную влагу настрадавшейся кровати.
Он будет царствовать над ней, небрежно поворачивая ее как хочет и куда хочет… кончая ей на грудь, на, до боли, до алого румянца отшлепанную попку… будет размазывать свои соки… иметь и помечать, снова и снова. А утром… утром, едва она придет в сознание, он, наконец, вставит ей в рот… властно просунет в самое горло, чтобы слышать ее стоны, хрипы и утробное мычание. Видеть, как она давится, изрыгивая слюни и слезы… он сделает это только тогда, когда она будет в сознании, чтобы триумфально показать ей, что больше ничего не будет так, как прежде. Что ее отдых, это не море, солнце, любимый сыночек и беззаботные деньки. Ее отдых это стоны, мольбы о члене и непрекращающаяся ебля с юным пареньком, что со всей своей страстью и похотью будет использовать ее до последней капли… до остатка… заставив ее потом молить о большем… гораздо большем.
— Ма-ама… моя мамочка, — последнее что слышит она, проваливаясь в темную бездну собственной сущности.
Светало.
Укутанное легкими облаками летнее небо медленно наполнялось красками и ширилось, раскидывая по сонным черепицам таких непохожих друг на друга крыш первые лучи живописного восхода.
Умастившийся на берегу бескрайнего моря городишко спал, редко позвякивая велосипедными звонками, покрикивая кружащими чайками и вздыхая неизменным прибоем лазурных волн.
От ночной непогоды не осталось и следа, и только едва заметный, добравшийся с открытого моря порыв ветерка, ловко забегали в квартиру через открытое окно, непринужденно тормоша жалюзи.
Женя лежал на боку, чуть прикрывшись хрустящим от свежести одеялом, и завороженно разглядывал летящих в неизвестность цветастых птиц, аккуратно выведенных татуировщиком на боку девушки. Изредка, когда холодным порывам воздуха все же удавалось дотянуться до кровати, кожа его ночной спутницы покрывалось мурашками, манивших юношу снова потрогать приятный бархат ключиц, грудей, живота…
БУМ-БУМ-БУМ
Вдруг настойчиво постучали в дверь, да с такой силой, что Женька невольно подпрыгнул в кровати и, изрядно напугавшись, быстро поспешил в прихожую.
Посмотрев в глазок, парень увидел хмурого, явно недовольного Тоху, немигающим взглядом буравившего что-то незримое в темном коридоре.
— Ох, е… — выдохнул Женя, открывая увесистую дверь, — Ну и напугал ты меня… ты чего в рань то такую?
Гость не ответил. Просто стоял на пороге тем же самым злобным взглядом медленно осматривая товарища.
Так, в колючем, не сулившим ничего хорошего молчании прошла минута.
— Ты… э-э-э… — не выдержал Женя, — Ты чего-то хотел?
Снова тишина.
— Я тут просто… ну, понимаешь… — кивнул он в сторону зала, — С Катей.
Антон молчал. Не двигался и, казалось бы, даже не моргал… хотя… моргал же? Да?
Женя плохо знал рослого брюнета… да его, верно, все в компании плохо знали, за исключением Дениса и братьев, ведь они, как никак, росли все вместе. Но, что он знал наверняка (слышал как-то раз от Дениса), так это то, что лучше бы с Тохой не иметь никаких дел от слова вообще. Слишком… не то, чтобы безумным, а скорее самодурствующим он был.
Сам Женя ничего против товарища никогда не имел. Тот не давал и повода. Но сейчас… видя этот взгляд, почему-то невольно вспомнил давно позабытое предупреждение.
— Я-я-я… ты Дениса ищешь?! – вдруг осенило Женька.
— А! Э-э, так его тут нет. Я… я его со вчера, ой, с позавчера уже получается не видел.
Вопросительно подняв бровь, Антон наконец сделал шаг на встречу, но теперь не двигался Женя.
— Тох, я… я ж сказал… я с Катей…
Гость и не думал его слушать. Легко отодвинув сжимающего в руках одеяло товарища, Тоха, чеканя шаг, все так же медленно зашел в квартиру, осматриваясь и, казалось, силясь найти спрятавшегося где-то здесь друга.
— Ну ты чего… — недовольно засеменил за ним Женя, все же не решаясь открыто выступить против.
Антон бесстрастно пооткрывал все двери, заглядывая поочередно и в туалет, и в шкаф, и на кухню, и даже проверил под кроватью, небрежно откидывая в стороны валяющиеся на полу подушки и элементы гардероба. Наконец, не найдя того, что он искал, Тоха остановился прямо по центру зала, щурясь от показавшегося из-за горизонта солнца.
— Ну я же говорю, — недовольно пробурчал Женя, — Нет тут его.
— Катя! – вдруг резко выкрикнул гость.
Девушка нехотя приоткрыла серые глаза, часто-часто хлопая длиннющими ресницами.
— Где Денис?
— Я… — спросонок протянула Катя и тут же дернулась, в спешке прикрывая обнаженное тело одеялом, — Антон?! Ты… как… Ты как тут?!
— Я спросил. Где Денис? – не унимался гость.
— Я… я не знаю, блядь! Ты чего приперся то?!
Вскинув брови в неоднозначном жесте, Антон повернулся на каблуках и проследовал к выходу, не проронив больше ни слова, где тут же скрылся за поворотом, удаляясь по ведомым только ему причинам на утренние улочки родного городишка.
Я зашнуровывал ботинки, когда в номер, как ни в чем не бывало зашла мама.
Выглядела она уставшей… но, наверное, больше ничего не выдавало в ней ночное блядство.
— Уже проснулся? – улыбнулась она.
Я кивнул, проходя мимо за рюкзаком.
— А-а… на море не пойдем сегодня?
— Не, — покачал я головой, — Ты, верно, жутко устала с дороги.
— Не особо, — выдохнула мама, ставя на край кровати увесистую сумку, — Ты, знаешь, мы…
Дверь в ванну приоткрылась и оттуда показалась тетя, бешено работающая зубной щеткой в собственном рту.
— М-м! Шветка! Кхак съестила? – промычала она, не прекращая чистку.
Мама замерла на мгновение.
Мне удалось увидеть, как широко распахнулись ее глаза… как почти выпала из руки маленькая пудреница… видел, всего лишь миг, но… хоть на один миг, на один блядский миг, я надеялся, в ее голове, быть может, хоть что-то прояснилась… должно было… должно…
Она быстро собралась, легким движением головы откинув надоедающую прядь, как ни в чем не бывало повернулась в сторону сестры со своей этой… будничной улыбочкой.
— Да-а-а… нормально…
— А худа естили то? – перебила ее тетя.
— На водопады, — сухо бросил я, выходя из номера.